Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
Но я чувствую как бледно и немощно мое сегодняшнее торопливое слово о ней, а мне хотелось бы собрать всю сердечность и нежность, на какую я только способен, чтобы приветствовать ее в этот радостный день.
Павел Крючков: Ну, вот это было как раз в дни юбилея ахматовского. И последняя запись, в отличие от двух предыдущих, человека, которого все прекрасно знают – это поэт Иосиф Бродский: он здесь бывал. Скажу только, что сделана эта запись в 1992 году для шведского фильма, который почти никто не видел, называется «Поэт о поэтах». И Бродский говорит там о, соответственно, Цветаевой, Мандельштаме, Пастернаке и об Ахматовой. Тоже выбран кусочек небольшой, и обратите еще внимание, он начинает как будто из середины, просто он там говорил, о том, как он оказался в Комарове, как впервые поехал сюда.
Иосиф Бродский.
Для меня это было – вот то, что Ахматова жива – это для меня было полной новостью. Более того, я не очень хорошо себе представлял, кто это такая. То есть я знал имя и так далее, и так далее, но, в общем, поэта я особенно не знал. Кроме того, в те времена мне были интересны наиболее – мне было 22–23 года – меня интересовали очень энергичные. То есть поэзия Владимира Владимировича Маяковского, Багрицкого, Луговского, кого хотите. И с ее стихами я был знаком чрезвычайно поверхностным образом и так далее, и так далее. И мы стали туда ездить. Мы приехали, и она нас приняла, замечательно, накормила, как полагается. Один раз приехали, два, но для меня это скорее были поездки за город, знаете, как к кому-то зайти на дачу, и так далее, и так далее. Пока в один прекрасный день, мы возвращались поездом, в электричке оттуда, электричка была переполнена народом, и дорогой я почитал ее какие-то стихи. И вдруг стихи – когда я их читал, они на меня впечатления особенного не производили – но вдруг в поезде, ночью, переполнен был, конец недели был, суббота, наверное, или воскресенье, сдавливается все, трясется, темное окно, отражаются пассажиры, я вдруг услышал стихи ее, и тут я все понял. Пелена упала, как завеса упала. Мало было очень дано. Просто от общения с ней одно становилось понятным – как надо жить. Не как писать стихи, до этого додумываешься сам, это, в конце концов, в сильной степени зависит от обстоятельств, кто рядом, кто твои современники, от твоих читательских вкусов, я уж не знаю от чего. Но как жить? Тут можно было научиться. Она, в том же самом Комарове, я не помню, как называлось до этого самого, Келломяки, конечно же. Там были дачи и других писателей и литературных деятелей. Например, в непосредственной близости от нее были дачи людей, которые ее травили в 40-х годах после этого ждановского постановления со страшной силой. Гуляя по улице и встречая их, она с ними раскланивалась. Она говорила, руки я им подавать не стану, но раскланяться – я раскланяюсь. Ну, к этому можно добавить еще и разные другие влияния, но оно было ключевым. Если она могла простить, то кто я? – чтобы не простить. Например, вот эти дела. Но это и есть, может быть, то, чему нас лучше всего научили в этой жизни. Прощать.
