В доме всегда помню хорошую спокойную атмосферу. Мы не замечали, чтобы отец с матерью ссорились. Если, случалось, отец иногда в получку выпьет, то становился еще ласковее и, разгладив свои пушистые усы, начинал петь. Пел он чаще всего грустные песни и особенно одну из них: "Измученный, истерзанный наш брат-мастеровой с утра до темной ноченьки работой трудовой. Он бьет тяжелым молотом, копит купцу казну, а сам страдает голодом, порой несет нужду". Или "Эх ты, доля моя, доля, доля бедняка, тяжела ты, безотрадна, тяжела, горька". Эти да и другие песни я запомнил навсегда.
Когда отца призвали в армию на империалистическую войну (а случилось это в январе 1915 года), кончилось наше относительное благополучие. Мы, четверо мужчин, старшему из которых было 10 лет, а младшему 3 года, остались с больной матерью. Солдатское пособие - единственное средство к существованию. Вероятно, то, что мы снова переехали в деревню, и помогло нам выжить. Летом собирали щавель, ягоды, грибы, выращивали на огороде картошку и овощи, иногда получали молоко от родственников, имевших корову. Зимой становилось труднее. Надо и дров нарубить, и печь натопить, а тепло из нашей небольшой избушки выдувало мгновенно - стоило только открыть дверь.
Пожалуй, наиболее сильное впечатление детства оставила школа. Сколько светлого связано с ней! Школа была одна на несколько деревень и располагалась ближе к деревне Анино. От нас до нее было около полутора километров. Теперь эта школа в черте Москвы. А тогда стояла она на пустыре и представляла собой довольно видное для тех времен двухэтажное здание из красного кирпича. На первом этаже расположились классы, на втором - комнаты для двух наших учительниц. Каждая из них вела свой класс от начала до конца четыре года. Там, где учился я, преподавала Наталья Сергеевна Дмитриева, очень молоденькая и скромная женщина. Занималась она с нами с огромным желанием. Мы это чувствовали и очень любили ее. Она всегда переживала каждую нашу неудачу, неподготовленный урок, причем сама как-то себя чувствовала неловко, заливалась краской, упрекая нерадивых. И от этого нам становилось стыдно.
Все знания по русскому языку, арифметике, литературе и истории мы получили от нее. Она привила нам все хорошее, что может дать школа, и пробудила в нас, мальчишках и девчонках, то лучшее, что должно быть в человеке. Наказания мы получали только от батюшки - священника ближайшей церкви, преподававшего у нас "закон божий". В школу всегда бежали с радостью в любую погоду. Почти с самого начала я пристрастился к чтению. Много книг прочитал из нашей школьной библиотеки. Помимо "Капитанской дочки" Пушкина, "Князя Серебряного" А. Толстого, "Героя нашего времени" Лермонтова, почти все, написанное Гоголем, Некрасовым. Много читал Л. Толстого, вплоть до "Войны и мира". Правда, к произведениям Толстого, а также Гоголя, Пушкина и иных известных русских писателей я возвращался в разные периоды своей жизни, воспринимая их по-особому каждый раз. Если в 11- 12 лет, читая "Войну и мир", я пропускал длинные описания пейзажей, душевные переживания, так как меня захватывали события, в которых действовали герои, их разговоры, то потом, на третьем, четвертом десятке лет и позже я больше вникал в переживания героев, их душевный мир, а перечитывая эти книги в последние годы, хотел понять и настроение автора: почему он писал так, а не иначе, почему представил именно в таком виде героя того или иного произведения. Читал я в основном ночью, когда уже все спали, при керосиновой лампе. Просыпаясь, мать говорила: "Леша, уже поздно, ложись".
