– Почему вы считаете, что нападавший был наркоманом?
– А кто же он еще?! – Мужчина сердито засопел. – Точно говорю, под кайфом он был!
– Вы смогли бы узнать этого человека по фото?
– Темно было… Думаю, да! Хотя в его роже что-то нечеловеческое было, понимаете?!
– Не совсем…
– Губы у него были простудой обгажены, раздулись, что у того негра. Глаза пустые, будто мертвяк с кладбища, а рожа темная…
– Что значит – темная?! Может быть, кавказец?
– Н-нет! – поморщился человек. – Этих я хорошо знаю, в армии с ними два года служил. Вроде наш, русский, но лицо черное, словно закопченное!
– Особых примет не заметили? Шрам, родимое пятно…
– Точно! – Парень стукнул чугунным кулаком по кровати так, что загудели стойки. – У него пятно во всю башку родимое было. Я вначале подумал, что грязью рожа заляпана…
– Это уже кое-что! Спасибо за помощь!
Ершов покинул палату. Он нервно покусывал кончик авторучки, что являлось признаком крайнего раздражения. Дело становилось все более запутанным, хотя родимое пятно на лице пострадавший мог спутать с синяком. Но примета важная. Он нашел вотчину главврача в конце длинного коридора. На табличке было написано «Ройзман Е.М.».
Следователь стукнул костяшками пальцев по двери, не дожидаясь ответа, зашел в кабинет. Осанистый брюнет лет пятидесяти сидел за столом с несчастным выражением лица. Многовековая генетическая скорбь делала его немного похожим на Альберта Эйнштейна. Только моложе и без усов. Он устало выслушивал худенького усатого дядечку. Тот наскакивал на доктора, как боевой петух.
– Я буду жаловаться! Не вам, так выше! Коррупция!
– Прошу вас, Евтюхов, изложите свои претензии коротко и по существу. – Голос у врача был мягкий, приятный слуху. Таким ласковым баритоном зачастую обладают дикторы и психотерапевты.
– Обязательно изложу! – хищно оскалился Евтюхов. – Во-первых, на всех больных не хватает костылей! – Он загнул длинный палец с обкусанным желтым ногтем. – Во-вторых, вчера уборка помещения была сделана халтурно! Я нашел следы пыли на подоконнике! Вот, полюбуйтесь! – Он сунул под нос врачу ладонь, будто на сеансе хироманта. Глубокая линия жизни разрезала заскорузлую ладошку надвое и впивалась острым жалом в пульс. Если верить хиромантии, скандалист намеревался дожить до Страшного суда.
– Я разберусь… – печально повторил Ройзман, но на жалобщика это не возымело действия. Больничный халат на его груди распахнулся, обнажив редкую седую поросль.
– Вам-то лично не нужны костыли! – Зычный голос врача не произвел на скандалиста магического действия.
