В эту минуту звякнуло и разлетелось о плиты тротуара стекло — где-то поблизости разбилось окно. Над оградой возникла черная сияющая физиономия Аттилы с облупленным носом. В руке у него была рогатка. «Господи, Аттила! Опять разбил окно?» — воскликнула жена Апостолова и смешала карты. Учитель сказал миролюбиво: «Оставь мальчика в покое! Он, как Давид, производит своей пращой грохот и пытается разбудить филистимлянина Голиафа. Но филистимлянин спит своим славным провинциальным сном, сопит во сне, и ему чудится, что вроде где-то у кого-то разбили окно. Я ничуть не удивлюсь, если наши горожане, погруженные в провинциальную свою дрему, не войдут даже в преддверие будущего! Там, наверное, будут звонить колокола, и они, еще не проснувшись, будут спрашивать друг друга, не возвещают ли эти колокола то будущее, о котором преподаватель физкультуры и этот дубинноголовый философ, хромой учитель, спорили как-то раз во дворе!»
Он живо поднялся со стула, Ангел Вентов с полуулыбкой смотрел на чашку из-под кофе. Учитель широким шагом, прихрамывая, пошел к воротам. «Куда?» — спросила жена. «Иду заплатить за стекло!» — сказал Апостолов. Жена вздохнула и сказала про себя: «Хоть бы у этого будущего не было окон!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
О будущем я тогда не задумывался и тем более не думал о том, будут ли в нем окна или их не будет, войду ли я в него или упаду на пороге, как утверждал Апостолов. Если мне удастся толкнуть и распахнуть в него дверь — уже хорошо, значит, я успею увидеть его свет. Теперь я думаю: не может быть, чтоб у будущего не было окон! И они будут смотреть не только на юг, а будут распахнуты во все стороны, как хлеб, который лежит передо мной, обращен во все стороны. Откуда бы я ни посмотрел на хлеб, он всегда повернут ко мне лицом, с любой стороны можно отломить от него кусок, и никто никогда не кладет его коркой вниз. Так я думаю и, как бы я ни напрягался, я не вижу в будущем ничего, кроме окон. Глупо с моей стороны так представлять себе будущее, может, я просто мало о нем думал, я больше думаю о своем прошлом и настоящем. Мне двадцать один год, военная комиссия уже два раза по состоянию здоровья давала мне отсрочку — но этой осенью, надеюсь, меня наконец возьмут в армию, и я тоже встану в строй. В сущности, ближайшее будущее мне представляется именно таким — солдатским, и, если можно будет, я попрошусь в школу, где учат пограничных собак. Школа эта на окраине нашего городка, я часто там прохожу и часто останавливаюсь посмотреть через забор, как солдаты обучают собак. Иногда видишь, как по плацу бежит человек, одетый в толстый ватник с длиннющими рукавами; они доходят человеку до колен. На нем капюшон, высокие сапоги, бежит он неуклюже, размахивая своими бесконечно длинными руками. За ним бегут солдаты с собаками на длинных поводках. Собаки впадают в страшную ярость, встают на задние лапы, натягивают поводки так, что чуть не задыхаются. Солдаты удерживают их, не дают тут же кинуться на человека в ватнике. Таким образом солдаты еще больше разжигают их ненависть. И когда они сочтут, что ненависть разожжена достаточно (мне говорили, что в глазах собак начинает плясать голубой огонь), тогда они спускают собак и те валят бегущего человека на землю. Собаки не пытаются его рвать, только валят на землю и зорко следят, чтоб он не двигался, держа его на плацу буквально в парализованном состоянии.
