Они все оказались мертвы. Люди за колючей проволокой лежали в ряд, вытянувшись, словно по команде смирно. Тела их за ночь успели остыть и прикрыться белой порошей. Беловолосая женщина лежала с краю. Она обхватила руками грудную клетку, словно в последнем усилии пыталась удержать душу в истощенном, умирающем теле.
– Зачем? Зачем? – шептала Аврора, сжимая в ладони твердый образок. Она стояла за колючей проволокой, упираясь грудью в ствол винтовки. Давешний эсэсман с неуместным сочувствием смотрел на нее.
– Женщины рейха преисполнены христианским сочувствием даже к лютым врагам, – усмехнулся его начальник, надменный шарфюрер.
– Я хотела лишь увидеть ту женщину. Она голодна, она покалечена… – губы Авроры дрожали, ее сотрясал озноб. Впервые в жизни она с трудом подбирала немецкие слова, чтобы выразить свои чувства.
– Эти люди – солдаты, – эсэсман заговорил впервые, и Аврора уставилась на него в немом изумлении, словно услышав глас платяного шкафа. Он был на две головы выше ее, и, удерживая приклад винтовки возле ремня, преграждал ей путь к колючей проволоке стволом с примкнутым штыком. Голос его оказался невыразителен и скрипуч, черты плоского лица скрывали поля каски.
– Они убивали солдат рейха. Они сражались, будто полоумные, – продолжал эсэсман. – Когда заканчивались патроны, они вгрызались нам в глотки подобно волкам. Теперь они умерли, и врагов у нас стало меньше. О чем же вы горюете, фрау?
– Фройляйн… – поправила его Аврора.
– Неважно, мужчины это, женщины или дети, – заговорил шарфюрер. – Все они враги, каждый готов взять в руки оружие. Каждый готов сражаться, даже если оружия нет под руками.
Он достал из нагрудного кармана шинели сложенную трубкой газету.
– Вы читаете по-русски, фройляйн?
– О да!
И он протянул ей газету, раскрыв ее в нужном месте. Но Аврора переворошила влажные листы, прочла название: «Красная звезда». Советская газета! Волнуясь, она вернулась к указанному шарфюрером месту и прочла коротенькую заметку на второй полосе:
«Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Отныне слово “немец” разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»
