– Nehmen![25] – рявкнул шарфюрер, и женщина протянула руку.
Аврора пошатнулась. Снова, как в тот раз на платформе, земля рванулась у нее из-под ног, поплыла, словно пытаясь сорваться с орбиты. Руки женщины худые, покрытые ранами, с грязными обломанными ногтями оказались молодыми. Она сжимала в горсти гостинец. Из полуоткрытого рта струйкой сбегала слюна. Аврора достала из футляра «Лейку», приготовилась снимать. Она смотрела на руки пленницы через видоискатель фотоаппарата, не в силах нажать на затвор. Тем временем женщина проглотила ее дар, не разжевав. Да и чем ей было жевать? Ее рот, ее десны за бледно-серыми губами еще не зажили и сочились алой кровью. Она благодарила Аврору, низко склоняясь, и все водила руками по своим грязным лохмотьям.
– Боже! У нее совсем нет зубов… – выдохнула Аврора.
– Sich verpissen![26] – процедил шарфюрер, и женщина попятилась.
Она продолжала лопотать что-то, показывая страшные, окровавленные десны, и Авроре вдруг почудилось, будто она слышит «Лови! Лови!». Аврора сунула «Лейку» в руки Курту… Она поймала. Все получилось так удачно: ни эсэсман, ни его командир ничего не заметили. Предмет оказался маленьким и твердым, он больно врезался в ладонь. Аврора спрятала его в карман шинели. В последующие часы, когда они с Куртом обедали в офицерской столовой, когда устраивались на ночлег в нетопленом литерном поезде, Аврора с трепетом ожидала расспросов Курта. Но тот молчал, словно позабыл о живых мертвецах за колючей проволокой, о бессмысленном милосердии и о лютой жестокости.
– Уж не думаете ли вы, фройляйн, что они поступали бы с нами иначе, окажись они в положении победителей? – Аврора услышала голос доктора Кляйбера сквозь дремотную пелену.
Но она ничего не ответила ему. Впервые в жизни ей было больно размышлять. Хотелось лишь забыться, уснуть и не просыпаться как можно дольше.
* * *
Утром Ленц сообщил им, что поезд отправится после полудня, и Аврора улизнула. Она сбежала из-под бдительного надзора Курта, надеясь еще хоть раз увидеть ту женщину, русскую с белыми волосами. Втайне от попутчика ей удалось рассмотреть ее подарок – образок, лик Богоматери, выгравированный на золотой фольге в обрамлении потускневших от времени рубинов и аметистов. Образок очень старый. Неужто пленница отдала ей семейную реликвию? Зачем? Эх, надо бы расспросить! Она спрятала под шинелью кусок хлеба с сыром, повесила на шею футляр с неразлучной «Лейкой» и неслышно покинула купе.
