– Не смеши меня, – улыбнулся Костя. – Ну какой из меня грабитель? Бывало, попросишь у доброго человека сотенную бумажку. Так мне всегда по-хорошему давали, без дураков. Так и жили-поживали мы с бабушкой – кто что подаст, тому и рады. Что смотришь букой? Не веришь?
– Тебе ли видеть во тьме кромешной, куда я смотрю и как? Я вот только изумляюсь, – отвечал Спиря. – Вот ты и москвич, и новобранец – пороху не нюхал, и молодой совсем человек – бороды не бреешь, а положил пять фрицев единым чохом. Как так? Борьбе учился? Какой? Я читал книжку о разных видах борьбы. Про Красноярский цирк. Может быть, ты циркач?
– Нет, – ответил Костя. – Из всех видов борьбы, полезных для этих мест, я знаю только немецкий язык.
– Да, стреляешь ты плохо, – заметил Спиря. – Но это не немецкий, я тебя за пару дней обучу. И станешь ты тогда не только убийцей, но и охотником… Кажись, с небес все упало, что богом отпущено было? Пойдем! Учить тебя буду.
И он протянул Косте автоматическую винтовку.
* * *
Наутро через мост пошла техника. Политрук, неотрывно смотревший на противоположный берег в окуляры бинокля, возвестил о том на весь окоп.
– Пошли! – радостно бормотал он. – Танки!
– Пушки видишь? – строго спрашивал его Фролов. – Товарищ комдив обещал придать мне две батареи пушек.
– Вижу! – радостно отвечал политрук. – Вижу коней, запряженных цугом, вижу орудия, но они пока на берегу, кажется… Эх, туман мешает!
– Туман нам помогает. Небо пусто.
– Почему так медленно? – недоумевал политрук.
– Не волнуйся. Большие дела творятся неспешно, – отвечал Фролов.
Костя сидел в окопе неподалеку от них. Из уютного укрывища в подвале вездесущий старшина Лаптев их извлек еще на рассвете. Извлек и заставил рыть окопы. Сюда же он пригнал бог весть где скрывавшегося рядового Кривошеина и старого солдата Степу Верещагина. Так с самого рассвета и до середины дня Костя со товарищи ковырялись в волглой земле, расширяя и углубляя линию обороны. Верещагин, старослужащий восемьдесят пятого отдельного батальона, призвался в армию в сороковом году, осенью. Вместе с Фроловым выходил из Киевского котла. Вроде и приятель Ивлева, а совсем другой. Костя с недоумением посматривал на его бледное, чахоточное лицо, на светлые, подернутые серебром седины волосы, в углах рта глубокие складки. Который год Верещагину? По костиным расчетам получалось никак не более двадцати. Вроде цел-невредим, но будто уже мертв.
Неподалеку, в штабном блиндаже, орал в телефонную трубку Фролов. Связь с противоположным берегом была установлена, очаги сопротивления противника подавлены. Над Ростовом повисла вязкая, сонная тишина. На городских улицах и среди руин зашевелилась жизнь. Сначала к ним в недорытый окоп пришла мокрая, изголодавшая кошка. Глядя, как она с оглушительным хрустом пожирает что-то, Костя слушал крики Фролова, убеждавшего кого-то на противоположном берегу в срочной необходимости доставить им пищу. И правда, жрать хотелось нестерпимо. Но что такое их добровольный, осознанный голод по сравнению с голодом неразумной, привыкшей жить рядом с человеком в довольстве твари?
