Хейдис криво усмехалась. Были бы силы смеяться — заливалась бы смехом.
Хаген плюнул, схватил мальчишку, которому не хватило ума убежать, и пару раз ударил его головой о стенку. Хорошо, от души. Треснул тонкий висок, из раны брызнула кровь. Лемминг бросил на пол бездыханное тело, переступил его и без лишних слов обезглавил Хейдис.
Голова подкатилась ему под ноги и чётко, сладкозвучно произнесла:
— Тебе достанется моё предсмертное проклятие, жестокий человек. Не найти тебе покоя после смерти, быть тебе вечным заложником, скитаться тебе, ни живому, ни мёртвому, многие сотни зим, пока кто-нибудь не сжалится над тобою и не освободит от заклятия. Но поверь, никто во всех девяти мирах не подарит жалости тебе, безжалостному.
— Да ёб же твою мать, — не менее чётко, хотя и не столь изысканно, ответил Хаген, — сколько можно трепать языком, женщина? Когда ж ты сдохнешь?
Закрылись глаза Хейдис, вновь полные вешней зелени, сомкнулись уста, сочные и мягкие, словно спелые ягоды малины. В наступившей тишине слышалось только тяжёлое дыхание берсерка, задумчивое сопение Хродгара, застывшего, словно скала, да судорожные всхлипы.
То плакал Торкель, самый жалкий из волчат, сжимая в объятиях Эрну.
— Ради чего это всё? — рыдал он. — Ради чего? Скажи, Хаген? Ты ж такой умный! Ради двух тысяч засранных гульденов? Ради людей, кораблей и Арнульфа?! Да в Хель это всё, в Хель корабли, в Хель вашего Арнульфа. Пропади оно всё, топчись оно всё бледным конём…
Никто не подал голос. Никто не подошёл, чтобы утешить побратима. Никто не смел.
Торкель поднял полные слёз глаза на Хравена. Тот — небывалое дело! — опустил взор.
— Ну ты же… — начал Волчонок осипшим голосом. — Ты же можешь. Я знаю. Я верю. Братец Ворон, я не слеп и не глуп, хотя вы все и раздаёте мне подзатыльники. Много я видел, братец Ворон, из того, на что ты способен. Эрна… ты же сам говорил. Это не вчерашний труп. Это… её убили только что. Ты же заметил. Я умоляю тебя… Ведь можешь?
— Ведь могу, — Хравен глядел куда-то в сторону, — да не хочу. Дорого станет.
— Я заплачу, чем скажешь! — воскликнул Торкель с безумной надеждой.
— Ты не расплатишься, Волчонок! — покачал головой колдун. — Слишком высока цена.
— Я расплачусь с тобой сполна, Хравен Увесон, — волчья тоска заливала душу юноши, выплёскиваясь из горла и глаз, — и в этом я клянусь.
— Хорошо же, — чародей посмотрел на него сверху вниз, и ничего не увидел Торкель, кроме холодного, беспощадного мрака, — но знай, что однажды ты заплатишь за её жизнь своей. Не сейчас, разумеется. Гораздо позже. В самый неподходящий час. И тогда ты пожалеешь.
