Иногда я терзалась вопросами: можно ли любить человека, чье лицо забываешь? Чей голос больше не слышишь?
Поразительно, но со временем я прониклась симпатией к печатной машинке. Теперь понятно, почему Хильда так гордится своей портативной моделью, на фоне которой гигантский ремингтон из музея смотрелся эталоном высоких технологий. Но самое удивительное – обе машинки работали автономно, без подключения к источнику питания. Я ловко выставляла поля, возвращала каретку и, словно подопытный из учебника по бихевиоризму, с нетерпением ждала, когда прозвенит звоночек, возвещающий окончание строки. А главное – мои пальцы, привыкшие к легкому нажатию клавиатуры, с невероятной силой барабанили по клавишам. На самых востребованных буквах а, о, с, т виднелись крохотные царапины от ногтей моих предшественников – призрачных делопроизводителей, некогда занимавших мое место в полумраке музея естественной истории.
Этель Харли – моя начальница – была седовласой дамой лет пятидесяти пяти. Разговаривала она тихо, но строго, как посетитель мавзолея, всегда носила блузки в горох, с неизменной брошью у горла, не скрывавшие пышную, но увядающую грудь. Подчинялась мисс Харли непосредственно директору музея – профессору Моррису Харрику, обладателю принстонского диплома классических наук и редкому гостю в моей келье. Подобно большинству выдающихся ученых Вайнскотии, профессор Харрик обучался в университете Лиги плюща – ассоциации из восьми вузов, приказавшей долго жить после сомнительной реформы высшего образования в САШ-20. Мисс Харли питала романтические чувства к начальнику – убеленному сединами джентльмену хорошо за пятьдесят. Вечно в очках, с отсутствующим взглядом, он имел привычку шумно сморкаться в белоснежный носовой платок. Белые квадратики ткани считались неотъемлемым предметом туалета у мужчин определенного сорта. По-моему, самим наличием платка они стремились показать, что у них на иждивении есть женщина, которая не брезгует стирать и гладить льняные прямоугольники, предназначенные для разового употребления. К счастью для нас, простых смертных, к 1959 году уже изобрели бумажные салфетки. Очевидно, профессор был женат, – по крайней мере, на безымянном пальце левой руки у него поблескивало обручальное кольцо, а на рабочем столе выстроились фотографии членов семьи и маленьких детей. Профессор Харрик, возможно, был не только отцом, но уже и дедушкой.
* * *
Умиляло то, как трогательно, как беззаветно мисс Харли любила своего профессора. Я невольно сочувствовала ей, даже когда она сердилась и упрекала меня в недостатке сноровки и общей наивности. (Однажды начальница спросила: «Мэри-Эллен, ты точно родилась в Америке, а не упала с Луны?»)
