— У меня как-то разговор вышел с беднягой Джозефом Раймом, — сказал мистер Пенни, — а он ни мало, ни много сорок два года играл третью скрипку в церкви Чок-Ньютон. И вот надумали они тогда завести кларнеты. «Помяни мои слова, Джозеф, — сказал я ему, — коль заведете эти пищалки, все испортите. Не годятся кларнеты для церковной службы — и вид-то у них неподходящий». И что же? Не прошло двух лет с того разговора, как священник привез орган, а оркестру конец пришел.
— Ну, не знаю, какой там у скрипки особенный вид и почему она ближе к богу, чем кларнет, — сказал возчик. — По-моему, даже дальше. Вся она какая-то гнутая, в завитушках — так и кажется, что к ней сам сатана руку приложил; а на кларнетах, если верить картинкам, ангелы в раю играют, или на чем-то таком похожем.
— Правильно ты сказал, Роберт Пенни, — вмешался старый Дьюи, — надо было держаться скрипок. Труба — она кровь зажигает, верно; кларнет — он в пляс толкает, тоже верно; барабан — он все нутро перетряхивает, опять же верно. Но я от своего не отступлю — такой душевности, как в скрипке, ни у одного инструмента нет.
— Да здравствует скрипка! — воскликнул Джимми, братишка Дика.
— Были бы скрипки сами по себе, они бы устояли против всяких новых выдумок. («Святая правда», — отозвался Боумен.) Это их кларнеты погубили. («Они», — подтвердил мистер Пенни.) А все эти фисгармонии, — воодушевленный общей поддержкой, Уильям повысил голос, — все эти фисгармонии да органы (из груди Спинкса исторгся страдальческий стон) — просто паршивые — как бы это их назвать? — паршивые…
— Овцы? — подсказал Джимми; остальные мальчики шли сзади, немного поотстав, но он изо всех сил поспешал за взрослыми.
— Паршивые скрипелки!
— Твоя правда, Уильям, иначе и не назовешь — паршивые скрипелки, единодушно подтвердили музыканты.
Тем временем они подошли к воротам школы, которая стояла на небольшом возвышении у стыка трех дорог и сейчас возникла перед ними темным плоским силуэтом на фоне неба. Настроив инструменты, музыканты вошли на школьный двор, напутствуемые увещеваниями Уильяма ступать по траве.
— Семьдесят восьмой, — негромко провозгласил он, когда они встали полукругом и мальчики, открыв фонари, направили свет на ноты.
И тишину ночи огласили звуки старинного псалма, слова которого устно передавались от отца к сыну из поколения в поколение и так дошли до наших героев.
С большим чувством они пели:
Помни грех Адама,
О человек,
Помни грех Адама
В райском саду.
