Макара он увидел издалека. Тот ладил забор, обтесывая на колоде березовый кол. "В колхозной роще березки срубил", — по привычке подумал Коршуков. Подошел к Сидоренку.
— Колхозную рощу вырубаешь?
Сидоренок молчал, сжав зубы, и продолжал работать. Белые щепки далеко отлетали из-под топора. Он делал вид, что ему на Коршукова наплевать. А тот не отходил: если выпала такая возможность, надо было раз навсегда решить свои семейные дела.
— Зачем ты зря дерево портишь? Совсем вот кол срубил.
Макар зло отбросил кол и по самый обух загнал топор в колоду.
— Слушай, Коршуков, — хрипло начал он, — чего притащился?
У него тряслись руки. Он засовывал их в карманы и снова вынимал. Обросшее рыжей щетиной лицо побледнело, и без того маленькие глаза сузились.
— В тюрьму меня за что бросил? Жену взял. Что еще хочешь? Душу? Бери ее!..
Он рванул рубаху, оголил обросшую рыжими волосами грудь. Сидоренок теперь был совсем не страшным, а смешным в своем гневе.
— Ты, Макар, дурака не валяй, вот что я тебе скажу. Рубахи рвать — последнее дело... Ситца теперь не дождемся. Насчет того, что я тебя в тюрьму посадил, — брехня. Сам сел. А за что — лучше меня знаешь! Прокурору, правда, я писал. Коней не у меня, а у тебя украли, и отвечать за них не Ванька, а ты должен был. Про остальное ничего не знал, а узнав — удивился. Теперь о Ядвисе. Бабе, сам знаешь, не прикажешь, кого любить...
Горькая усмешка скривила губы Макара.
— Получается так, что я один кругом виноват. Игнат не виноват и Авгинья невинна, виновата хата, что пустила на ночь Игната...
— Тут не хата, — улыбнулся Коршуков, — а жизнь такой поворот сделала.
— Смотри, чтоб еще куда-нибудь не сделала поворот твоя жизнь. Мне теперь, после тюрьмы, стежек не выбирать — тебе их остерегаться. Ночки теперь темные, а друзья-товарищи верные... — Неожиданно он заговорил о другом : — Думаешь, не знаю, зачем ты появился? Посмотреть захотел, до самой ли земли Сидоренка согнул. А я только теперь плечи расправил. Берегись, Коршуков, заранее тебе говорю. Чтоб не обижался потом... Это ты привык из-за угла бить. А я в открытую иду...
— Ну, ну, давай, — весело проговорил Коршуков, хотя последние слова смутили его.
И все же он возвращался из Пальгуев, успокоенный после разговора с Сидоренком.
Четыре дня прошло в хлопотах по хозяйству. Коршуков старался меньше быть дома — побаивался немцев. Большую часть дня пропадал в поле. В Замошье — он уже слышал — была создана волостная управа. Но он туда не шел, откладывал со дня на день. Думал, позовут — тогда уж придется пойти.
