Утомленное тело ныло, подошвы ног, натруженные дорогой, горели, словно Михась все еще вышагивал по горячему песку. Он лежал, закинув за голову руки, стараясь отогнать от себя роящиеся мысли. Их было много. Они цеплялись одна за другую, путались.
Сон подкрался неожиданно. Михась еще слышал далекую приглушенную речь матери, даже что-то отвечал ей сквозь сон.
Проснулся он неожиданно. Казалось, что даже не засыпал, потому что тот же глухой, но настороженный голос матери слышался с кровати:
— Сыночек, сыночек, проснись. Кто-то стучит.
И в самом деле, в тишине послышался осторожный звон стекла. Михась вскочил и, уже совсем проснувшись, подбежал к окну. Со стороны улицы виднелась фигура человека, прижавшегося к стене.
— Кто там? — спросил Михась, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Свой, открой, Ланкевич.
Голос казался знакомым. Михась хотел откинуть крючки с оконной рамы, но мать не разрешила.
— Не открывай, — шепнула она и уже громко, чтоб услышали на улице, спросила: — Кого вам надо? Чего вы к вдове ломитесь? С улицы долетел голос. Михасю показалось, что это голос Тышкевича, и он побежал отворить дверь.
Иван Анисимович остановился на пороге и молодцевато поздоровался.
— Наверно, не ждали? А я шел мимо, давай, думаю, загляну. Честно говоря, не надеялся, Миша, дома застать.
— Видать, из города идете? — спросила мать. — Как там?
— Горит...
— Зачем жечь — людям-то жить надо.
— Потом отстроим.
— Оно, конечно, так. Может, поужинаете?
— Кислого молока выпил бы.
— Найдется.
Иван Анисимович присел на скамью, подпер голову ладонями.
— Как же ты, Миша, живешь? — спросил Тышкевич.
— Какая теперь жизнь...
Мать, ставя на стол жбан, поддержала разговор:
— Теперь не о жизни думаешь, а о том, как бы только живому остаться.
— Ничего, перемелется.
— Не видно что-то. Говорили, немца на старой границе задержат, потом на Березине, а он уж до Двины допер.
Разговор не клеился. Слова нагоняли тоску. Михась старался угадать, зачем пришел Тышкевич. Встречались они последний раз год назад. Удивляло, что Тышкевич оказался здесь. Заведующий районо, коммунист. Неужели и он как Сухаревский?
Иван Анисимович хлебал и хвалил кислое молоко. Мать бесхитростно, по-женски, словно рассуждая сама с собою, выспрашивала, что же их ожидает завтра.
За окном, во дворе, не умолкая, трещали кузнечики, а по ту сторону дороги, в болоте, неутомимо квакали лягушки. Запах сухой перегретой солнцем земли проникал в хату.
Тышкевич отодвинул от себя жбан, еще раз похвалил молоко и, обращаясь к Михасю, не то спросил, не то обрадованно отметил:
