— Но все же разобрались, не судили, как вы говорите, ни за что.
В глазах Сухаревского загорелась и погасла ненависть.
— Много ты знаешь... Разобрались... Бери, ешь...
Он неожиданно поник, нахохлился и помрачнел, словно пожалел, что наговорил лишнего.
Михасю уже не хотелось есть, даже не хотелось сидеть у костра, делить с Сухаревским ночлег. Снова, как и днем, весь мир показался тесным, неуютным.
Ланкевич напряженно думал над тем, что говорил Сухаревский. Вспоминал лекции своего бывшего учителя Тышкевича и в них как бы находил ответ на разворошенные военруком мысли. "Такие, как Сухаревский, — попутчики! Ясно! Они только до первой трудности идут за партией, а потом изменяют, предают..." С этой мыслью он и заснул, а когда проснулся, Сухаревского уже не было.
6
В ту ночь, когда Михась Ланкевич вернулся домой, деревню озаряли отблески пожара: город медленно догорал. Дома, деревья, трава и поросшее осокой болото, в котором ошалело квакали лягушки, все вокруг окрашивалось зловещим заревом. В переулке, где сиротливо торчали срубы недостроенных хат, разъяренно ревел бык, слышался сухой треск поломанного плетня и испуганный крик, похожий на стон.
— Обухом его, обухом!.. А-а-а, мать моя троеручица!..
По огороду, низко пригибаясь к земле, словно не выдерживая духоты ночи, на перепуганного Михася надвигалась расплывчатая неуклюжая тень. Тень выпрямилась, и сразу же что-то белое и мягкое упало на землю. Михась узнал мать, позвал ее и, все еще чувствуя липкий холодный страх на спине, подбежал к ней. В борозде, белея на черной земле, лежала торба.
— Это ты, Михасек? Ой, как я испугалась!.. — тяжело отозвалась мать.
— Откуда ты?
Мать попыталась поднять торбу, но не смогла. Словно оправдываясь, проговорила:
— В горячке подхватила и несла хоть бы что, а теперь не подниму. — И, понизив голос, объяснила: — Хлеб делят. Хватают, кто сколько может. Кабы не услышала, ничего бы и не досталось.
Послышался надрывный рев быка. Оба вздрогнули.
— Чего он ревет? — спросил Михась.
— Легачи — холера им в бок — приблудного быка заграбастать хотели. Вырвался из-под ножа, все плетни переломал... Все людям мало. А ты чего вернулся?
— Немцы кругом.
— Боже мой, как жить будем? — мать опять нагнулась над торбой.
Михась отстранил мать и взвалил ношу себе на плечи.
Домой возвращались молча. Обоих угнетала настороженная тишина, которая изредка нарушалась ревом недорезанного быка.
Не зажигая лампы, Михась поужинал и лег спать.
