Потом он поднялся на свои кривые ноги, долго стоял, глядя из-под ладони на широкие ржаные поля. Над ними дымилась редкая сизоватая пыльца. Дальше, за ржаным полем, расстилался луг, желтый от лютиков. Посреди луга поблескивала речка, узенькая, с извилистыми бережками. Меж кустов, по одному, по два пробирались красноармейцы со скатками шинелей на плечах и неизменными трехлинейными винтовками. Даже издалека было видно, что люди устали. Они медленно брели, с трудом волоча натруженные ноги по высокой траве.
Сухаревский тяжело вздохнул. Его потрескавшиеся пересохшие губы едва заметно шевелились: видимо, военрук разговаривал с самим собою. Михасю стало страшно. "Не с ума ли он сошел?" — подумал парень и, чтобы нарушить тягостное молчание, проговорил:
— Может, Василий Васильевич, все переменится... Было же такое, что французы Москву брали, а потом до самого Парижа бежали.
Сухаревский исподлобья презрительно взглянул на Михася.
— Так только профаны могут думать,— вскипел он. — Всюду профаны, молокососы, потому и отступаем. Кутузов армию сберег, а теперь ее целыми дивизиями немцам сдают, без смысла и разума уничтожают.
Он пошел по полю, широко расставляя кривые ноги. Михась брел следом, глядя на сгорбленную спину военрука. На ней между лопаток густо белела соль, а немного выше проступало черное пятно пота. Пот стекал по шее из-под глубоко надвинутой шапки, и когда-то белый подворотничок теперь лоснился на солнце, врезаясь в загорелую и такую же черную, как подворотничок, шею.
Михась жалел Сухаревского. Было больно смотреть на его маленькую сутулую фигурку. И себя жалко. Своей молодости, которая теперь никому не нужна.
И действительно, отцвели пустоцветом. А кто в этом виноват?.. Сухаревский не сказал, но Михась понял, на кого он намекал, и ему стало неловко. Впервые так открыто и плохо он подумал о том, кого любил, с чьим именем была связана вся жизнь.
Он пытался отогнать неприятные мысли. Вспомнил дом, мать, родную деревню. Как теперь там? Может, уже пришли немцы?.. И что он будет делать, когда вернется домой?
Вечером они разложили небольшой костер на берегу речки. На той стороне, в кустарнике, заливались соловьи, а в траве стрекотали, звенели кузнечики...
В костре потрескивал валежник, и сизый дым таял, поднимаясь в небо. Было тихо. Ни взрывов, ни выстрелов. Только далеко на западе багровело зарево — это горел город. Михасю казалось, что он даже чувствует запах дыма, и он сказал об этом Сухаревскому. Тот на мгновение встрепенулся, понюхал воздух.
