— Русью пахнет,— загадочно проговорил он,— дикой первобытной Русью, как и тысячу лет назад.
Михасю не хотелось больше слушать докучливые жалобы военрука, и он пошел в лесок набрать сухих веток и хоть немного побыть в одиночестве. Понурый, нелюдимый Сухаревский только нагонял тоску. Он все чаще и чаще что-то шептал, и тогда его потрескавшиеся губы кривились, а почерневшее обветренное лицо болезненно передергивалось.
В лесу было душно. Густой сосновый запах держался тут стойко, и даже речная прохлада не имела сюда доступа. Михась побродил по сухому вересковому пригорку, собирая валежник, и вдруг почувствовал, как к нему подкрадывается страх и не хватает сил его преодолеть. Бросив валежник, он торопливо зашагал к речке.
Там у костра, сгорбившись, сидел Сухаревский, что-то бормотал себе под нос, не отрывая взгляда от яркого огня. Михасю хотелось услышать, что бормочет Сухаревский, понять, о чем думает этот человек, который так открыто и, кажется, искренне говорил то, о чем он даже боялся думать. Было трудно понять его бормотанье. Михась только видел, как шевелятся губы, как изгибаются брови, как изредка из-под них поблескивают глаза, отражая в себе пламя костра.
Трусливо озираясь, Сухаревский что-то вытащил из кармана.
— Денег сколько переплатил,— услышал Михась его голос и испугался. Видимо, военрук с ума сошел.
Стало страшно. Лучше бы с ним не встречался...
Сухаревский поднес руку к костру, держа что-то над огнем. Михасю было интересно посмотреть, что он будет делать. Он осторожно ступил несколько шагов, под ногами треснула веточка. Сухаревский круто обернулся, а то, что он держал в руке, упало в костер.
— Кто там? — крикнул он испуганно и зло.
— Это я, Василий Васильевич.
— Чего ты, как вор, крадешься?
Михась, осторожно ступая, подошел к костру. Между двумя смолистыми поленьями тлела книжечка. Синевато-зеленые странички догорали, и на каждой из них проступали большие и, как казалось Михасю, ярко-красные буквы: "ВКП(б)".
Михась растерянно посмотрел на своего бывшего военрука. Увидев на миг его серые маленькие глаза, испуганные и какие-то виноватые, подумал: "Почему же он не зарыл, а сжег билет? Зарыть ведь проще".
— Садись, Ланкевич, поужинаем,— проговорил он тем же глухим, надтреснутым голосом, который Ланкевич часто слышал на тактических занятиях в техникуме.
Михась сел, стараясь Не смотреть на Сухаревского. Почему-то было стыдно и неловко. Военрук взял сразу два яйца, стукнул одно о другое, потом тонкими ловкими пальцами очистил их, но есть не стал, а положил в шапку.
