— Так будет лучше. Это профилактика зависимости, — ему не нравится, но руку не убирает. Проявляет терпение и великодушие, коих с прошлой ночи полно.
— А вина? Какая на тебе вина?
Он недоуменно переспрашивает. Я объясняю про ночной бред, услышанный случайно. Признаюсь.
— Что-то связанное с отцом…
— Верно, — его губы складываются в тонкую и, как мне кажется, подрагивающую линию.
— И что же?
— Его смерть вчера утром. Инфаркт.
— Мне очень жаль, — искренне шепчу я, легонько, едва ощутимо, пошевелив пальцами. Этой ночью он жаждал моих прикосновений, успокаиваясь от них. Сегодня, похоже, ненавидит их.
— Напрасно. Жалость, как и забота, мне ни к чему.
Я пропускаю его слова мимо ушей.
— Ты не успел вовремя? — с состраданием спрашиваю я.
— Я вовремя не остановился, — Эдвард стискивает зубы, злобно взглянув на меня, — споры для больного сердца убийственны. Теперь это доподлинно известно.
Я делаю глубокий вдох. Я приникаю к нему всем телом, обнимая за шею. Позволяю устроить голову на груди. Позволяю почувствовать, что рядом и никуда не денусь, как ночью. Мне впервые после смертей Виктора и Алека больно за кого-то. До дрожи.
— Я не повторяю прежних ошибок, — придавая голосу выражение полной отстраненности и наполняя его сталью, которую не измерить, сам себе говорит Эдвард.
Я прокладываю дорожку поцелуев по его виску, стараясь не слушать. Но не получается. Меня отстраняют. Довольно ощутимо.
Темно-зеленые глаза наполнены твердой непоколебимой верой. Как и тогда, когда выспрашивали мой адрес летней ночью. Во вторник.
— В этот раз я вовремя остановлюсь, Белла, — обещает мой Коршун, поднимаясь со стула. И меньше чем через минуту, даже не оглядываясь, уходит — хлопает дверь.
…Чуть позже я найду на стенде в прихожей триста долларов.
* * *
Не каждому человеку в жизни дано испытать то ощущение, когда сердце рвется на части, а в груди режет, кромсает и нестерпимо болит. Не каждому под силу пережить извечную сухость в горле, вызванную бесконечными слезами. И уж точно далеко не каждый в состоянии раз за разом расправляться с непроходящей, как темная, большая туча, апатией, чтобы каждый божий день в восемь утра идти на работу.
Я — уникум. Мне все это удается уже второй раз. По кругу.
Я просыпаюсь каждое утро, хотя не знаю зачем. Я бреду по улице каждое утро, путаясь в длинной юбке, хотя не знаю зачем. А вечером прихожу домой, специально обходя за два квартала злосчастный парк с ненавистным сердцу мостом, и, поглядев на давно засохшее шоколадное печенье, долго плачу. Последнее время и дня без соленой влаги не обходится. Я отвратительно слабая.
