— Да.
— И где? — в его голосе только профессиональный интерес. Никакого сочувствия. «Ты не обязана обо мне заботиться». А ты не обязан сочувствовать. Ну конечно же.
— Здесь, — я скорбно улыбаюсь, с трудом растягивая подрагивающие губы в улыбке, — на учениях. Случайно.
— Солдат на такое не способен.
— Способен, как выяснилось.
Он качает головой. Свое уверение так просто не оставит.
Мы надолго замолкаем. Гитлер все говорит и говорит, солдаты бегут и бегут, а взрывы то и дело сотрясают комнату. За окном накрапывает дождик — осень напоминает о себе. И даже теплота комнаты не спасает от холода. Он попросту внутри.
В конце концов, Эдвард сдается первым. Встает с кровати, застегивая две пуговицы рубашки, так некстати разошедшиеся.
— Я пойду.
— Куда? — сквозь полупрозрачную пелену, поселившуюся на глазах, я смотрю на него с изумлением.
— Домой. Так будет лучше.
Во мне рушится очередная башенка. Только теперь, кажется, из стекла. Осколки усыпают собой пол с завидной жестокостью.
— Нет, — встаю следом, не обращая внимание на разницу в нашем росте. Загораживаю собой дверной проход к прихожей, расставляя руки в стороны, — сегодня вечер вторника. Ты остаешься здесь.
Мое упрямство немного удивляет его и немного смешит. Впрочем, здравый разум ещё не дремлет, он — хоть у одного из нас — ещё здесь.
— Я не перестану быть тем, кто я есть, по вторникам.
— Я знаю, — мужественно киваю, отказываясь признавать очевидное, — но сегодня меня это не интересует.
— Жуткая ложь, — фыркает Коршун.
— Пусть так, я мужественно соглашаюсь, — тогда ты остаешься хотя бы потому, что болен.
Ход моих мыслей выглядит логичным. Эдвард, потратив минуту на раздумья, все же возвращается на кровать. С некоторым опозданием и в некоторой прострации, как в тот раз, когда применила бритву, чтобы позлить его, опускаюсь на простыни следом. Только теперь куда дальше, чем раньше. В комнате больше нет ни звука.
Следующим утром Эдвард просыпается позже меня. С потерянным и уставшим видом входит на кухню, нахмурено глядя на чайник на столе и вазочку с печеньем.
— Я испекла шоколадное, — объясняюсь, ставя перед его стулом вторую чашку, — думаю, нормального завтрака тебе не хочется?
— Нет.
— Ну вот, — наливаю ему заварки, следом — кипятка. Сахар оставляю на личное усмотрение. Я, например, пью без него.
Эдвард тяжело опускается на стул, безмолвно глядя на знакомую фарфоровую чашку. Колокольчики при натуральном освещении смотрятся светлее бордового. Скорее красные.
