— Я знаю, Изабелла, — серьезно, но в то же время нежно, непривычно нежно для меня, пробормотал он. Наклонил голову, запечатлев поцелуй на моей макушке. А потом повернул к себе, дав взглянуть в глаза — хоть один раз. И в глазах этих, в сапфирах, были настоящие реки из ласки. Я в них утонула с головой, но захлебнуться ничуть не боялась. — И я люблю тебя так же, можешь не сомневаться.
Мне понравилось это признание. Он редко говорил, что любит меня, хоть и объяснял это тем, что постоянно безмолвно показывал. Что не обязательно было болтать — пустые слова режут как самые острые ножи и бьют как самые тяжелые камни.
Я улыбнулась — искренне и широко, так, как только ему могла. И сама повернулась обратно к камину, призывая его продолжить.
Сказка просто сказка. А мой папочка со мной.
Рубиновый перстень в который раз поднялся вверх, проводя дугу над нашими головами. На картинке лето сменило зиму, а на промерзлой земле начали цвести яркие цветы. Я даже почувствовала их аромат — маргаритки, гвоздики, лилии.
— Птица спасла Пташку, когда та хотела умереть, — рассказал отец, — и потом птица делала все, ради того, чтобы Пташка согласилась.
Я взволнованно следила за тем, как возле изумрудной красавицы сменяются дни и ночи, взлетают вверх цветные блестки, расстилаются безбрежным морем лазурные воды… как озвученное отцом становится реальностью.
— Пташка согласилась… — прошептала я, представив себя на ее месте и догадавшись, что другого ответа просто не может быть.
— Нет, Изабелла, не сразу. Она хотела улететь. Она хотела упорхнуть далеко-далеко и покинуть Птицу, — голубой туман забрал дерево в свою власть, сгоняя с него Пташку. Она взмахнула крылышками и действительно полетела. Вперед, даже не оглядываясь, быстро-быстро.
— Птица была вынуждена пойти на обман, иначе ей наступил бы конец, — папа говорил громче, с большим чувством. Его дыхание, кажется, сбилось, а руки окаменели, белея так же, как и кожа. Ему будто было страшно…
— Пташка ее бросила? — несмело спросила я, поразившись переменам в нем.
— Почти бросила, Белла, — горестно заявил отец, с гневом посмотрев на камин, — но потом вынуждена была передумать. Все знали, что она не согласилась так сразу променять свою жизнь на чужую, но никто не сказал, что Пташка больше никого не любила. Что не было у нее большей ценности, чем перышки.
Отец сжал кулак сминая картинку с улетающей птицей, как бумагу. Перед нами снова был чистый лист все того же белого снега, то же дерево. Но под ним не только Птица сидела, а кто-то еще. Кто-то розовый и маленький… с дрожащими от мороза крылышками. Птенец.
