С отчаяньем зацепив глазами дочь, я, смаргивая мешающую обзору соленую влагу, тщетно начинаю кричать ее имя. Звать ее.
Но малышка как резвилась рядом с большими розовыми кустами, так и резвится. Ей невдомек, что я надрываюсь здесь… что я нашла ее! Спустя столько времени нашла там, где даже не надеялась.
— Мэйбл! Мэйбл! — беспочвенны попытки вырваться, убежать — объятья сзади крепкие. И пальцы длинные… и туман… туман синий.
Взвизгнув до того, что дрожат барабанные перепонки, я подскакиваю на своем месте, резко распахнув глаза. Но ни поля, ни леса, ни цветов, ни машины… белые стены. Белые стены чужой квартиры! С электронным календарем в спальне напротив!
Тщетно стараясь отдышаться от чересчур живого сна, я одновременно пытаюсь предпринять хоть какие-то действия. Опираюсь руками на диван, ползу вверх, стремясь позже встать. Прикидываю в голове план действий. Пытаюсь как можно точнее запомнить картинку, увиденную во сне.
Мэйбл…
— Уймись! — грубо останавливают меня, когда, всхлипнув, ничком валюсь на холодный пол, не рассчитав расстояние между подушками. Всхлипы не считают чем-то важным, не заостряют на них внимание. Исключительно хозяйский интерес к зверюшке.
— Пусти… — бормочу, отталкивая его руки, — пусти, мне нужно, я хочу…
Он даже не слушает. Он, резким движением оторвав меня от пола, садит на диван, больно дернув сережку, откидывая с лица волосы.
Сапфирами пригвождает к месту и заставляет сосредоточиться на себе. Посмотреть в глаза.
— Тебе никуда не надо, — спокойно, истребив в голове все ненужное, уверяет — единственное, что тебе надо, это озвучить желание. И предоставить мне кровь.
При его словах во мне все заходится синим пламенем. Испепеляет, расчленяет душу.
— Мэйбл… я видела Мэйбл… — стону, стиснув побелевшими пальцами его каменные ладони, — мне надо к ней… я хочу к ней…
Обладатель рубинового перстня хмурится, но не слишком заметно. Скорее из-за моих слов, чем из-за состояния.
— Исполни обещание, и ты свободна, — в конце концов, говорит он. Не дрогнув ни единой мышцей. Выражение на лице не меняется. А вот я настораживаюсь…
— Зачем она тебе? — спрашиваю, обхватывая ладонями колени. Отодвигаюсь от него. Сейчас мне холодно рядом с Эдвардом.
— В договор не входили объяснения.
— Я их требую…
— Требовать — не про твою честь, — осаждают. Достаточно грубо, с явным намеком и без разъяснений понятной угрозой.
Я стискиваю зубы. Я смотрю на человека, которому хотела отдаться без остатка, как на врага. При одной лишь мысли о дочери начинаю его ненавидеть за этот плен. За эти дни… удовольствия.
