Он смеется надо мной и одновременно призывает к собранности. Ближе ко мне в его взгляде блестят предупреждающие огоньки, а за ними, далеко-далеко, в самой глубине, меряют шагами дозволенную площадь смешинки.
У мужчины меняется голос. Он наполняется сладостью, томностью и, чего уж точно не лишен, вкрадчивостью. Любой, с кем заговорят таким голосом, отдаст все на свете, чтобы и дальше его слышать. Это нечто вроде воя сирен, я понимаю. Я теперь знаю, что ощущали те моряки…
— Забыть что?.. — насилу выдавливаю, прикусив губу. Он чуть щурится, почти по-звериному, от этого моего действия.
— Россказни и сказки. То, чего ты не видишь, не обязательно не существует. Мы тому пример.
Я затаиваю дыхание, нахмурившись:
— Кто «вы»?
— Вы зовете их своим словом, которое совершенно не обрисовывает ситуацию как следует, — устало сообщают мне, едва не закатив глаза от отвращения. Кажется, под его скулами подергиваются желваки, — «вампиры».
Брезгливо, будто ругательство, произносит. Только не плюет еще на пол.
Я фыркаю, подавившись смехом.
При одном лишь упоминании «вампиров» представляется прежде любимый мультик о Графе Дракуле и Сказочном Королевстве, что пересматривала миллион раз, и то, с каким остервенением злобный маленький упыреныш кидался на пушистых зайцев, сбегающих по холму от его замка. Он был смешон, безобразен и совершенно не страшен. Он — плод фантазии, не более. Для любого здравомыслящего человека, к которым я, не глядя на все, что было, пока еще себя отношу.
— Так что, вампиры уже не в моде?
Мой юмор одобрения не находит. Наталкивается на до жути пугающую стену из льда в сапфировых глазах.
— «Вампиры» — порождение мифов. Единственное, о чем они думают, по вашему мнению, это как перерезать больше глоток и напиться крови до отвала.
Радует, что при всем своем сумасшествии хоть капля здравого смысла внутри этого мужчины осталась.
— А на самом деле вы безобидны? Как и летучие мыши, пьете только кровь коров?
Он со странным спокойствие, больше походящим на сокрытие раздражения от надоедливого ребенка, смотрит на пустой стол перед собой. Ждет, пока я посерьезнею. Пока заткну свой сарказм и ненужную шутливость.
Молчит ровно до тех пор, пока не убеждается, что слушаю его. Что сконцентрировалась. И лишь тогда сообщает — нехотя, снизойдя до меня.
— Хладным не нужно питаться, Белла. Ни кровью, ни чем-либо другим. Мы бессмертны потому, что наш собственный яд не дает нам умереть. И уж точно не от красной отвратительнейшей жижи, что течет в вас.
