Ты переводишь дух, будто я режу тебя, а не плачу. Будто бью или, чего хуже, отвергаю. Во взгляде отчаянье, но рука по-прежнему на сумке. Желание воюет с необходимостью. Со мной.
— Все будет в порядке, — в конце концов выдаешь ты, резко втянув воздух. Наполняешься им до максимального предела, запасаешь для себя, пытаешься ухватить достаточно. Ветерок из окна, как единственное, что нас объединяет — Небо и Воду, Чайку и Гребешка, — треплет волосы. И мои, и твои. Длинные…
— Нет.
— Все будет в порядке, — еще раз с нажимом повторяешь. И делаешь шаг вперед.
— НЕТ! — выкрикиваю, стиснув зубы, — я не хочу быть за это ответственной! Я тебе не позволю!
— МАРИШЕЛЬ, ХВАТИТ! — от тебя так и пышет злостью, она обжигает, как не затушенная свечка, она причиняет боль. Я вздрагиваю сразу же, как ты силой вынуждаешь меня отойти. Выталкиваешь из дверного проема, освобождая себе путь. И выходишь в коридор, снимая с вешалки шкафа куртку.
Я стою, вжавшись в стену и, часто дыша, смотрю на тебя. Уже не скрываю, что плачу. Уже не прячу, что руки дрожат. Уже не пытаюсь удержать взгляд в узде — смотрю отрезвляюще, испытующе, отчаянно и с мольбой. Я верю, что ты остановишься. Я все еще верю.
Но напрасно.
— Спокойной ночи, Маришель, — жестко произносишь ты мне, отворив дверь.
И уходишь.
…Я не знаю, известно ли тебе, сколько раз я плачу за эту ночь.
Лежу на постели, сжимаю в руках подушку и, не сдерживаясь, рыдаю в голос. Уже не знаю, от чего — от того, что тебя просто нет, от того, куда и зачем ты ушел, от того, как ты ушел.
Постель ледяная, пустая и белая. Я ненавижу белый и эти набитые, пушистые подушки. Они мягкие, но для меня — камень.
Ты — мой камень…
И все же я лежу, прижав руки к груди, и заплетающимся, сбитым языком молю, дабы камнем вниз не упал.
А ведь упадешь…
Заливаюсь слезами.
* * *
На кухне горит свет.
Из-за полуприкрытой двери слышно урчание закипающего чайника, на подоконнике звенит маленькими капельками ночной дождь, а темнота квартиры постепенно рассеивается вперед по коридору — наступает утро.
Зевая, в своей розово-белой клетчатой пижаме, я направляюсь к кухне, надеясь, что все еще знаю, где тебя искать.
Разбуженная грохотом чего-то стеклянного об пол и, подскочив на месте, понимаю, что ночь закончилась сама собой. А тебя нет — место на кровати пустое. А тебя нет — в груди саднит, там дыра. А тебя нет — мне не приснилось…
Но вот кухня, вот свет, вот чайник… если это не ты, то кто же? В нашем доме не обитает привидений. В нашем доме привидение — только я. Такое же белоснежное, как раковина гребешка.
