Гидроакустики доложили, что горизонт чист. С дифферентом пять градусов на корму лодка медленно поднималась из глубины. Когда до поверхности оставалось несколько метров, мичман Наумов — наш ветеран, любимец всего экипажа — горизонтальными рулями положил лодку на ровный киль. Откинув рукоятки перископа вниз, я навалился на них обеими руками и припал к окулярам.
Над поверхностью властвовал слепяще яркий день. Спокойное, отполированное море бугрилось мертвой зыбью. На востоке небо было подернуто тонкой облачной пеленой, но свет, смягчаясь, свободно лился сквозь нее, и вся она светилась опаловым светом.
Далеко на горизонте виднелись корабли. Я определил, что они лежали в дрейфе. «Противник» хитрил: он застопорил машины, притаился и ждал. Находиться на перископной глубине было рискованно — нас могли обнаружить. Я опустил перископ в шахту, скомандовал:
— Погружаться на глубину... Курс двести восемьдесят градусов!..
Напряжение пришло раньше, чем я ожидал. Стрелка глубиномера не доползла еще до нужного деления, а в рубку гидроакустиков ворвались шумы от винтов «противника». Мной сразу овладело чувство боевого возбуждения.
— Анатолий Данилович, — обратился я к своему замполиту капитану третьего ранга Лебедеву. — Пройдите по отсекам, объясните морякам задачу, а то как бы молодежь наша не подкачала... Вы, Геннадий Сергеевич, — попросил я старпома, — займитесь торпедистами. Возможно, прорыв придется делать с атакой...
Из-за выгородки непрерывно доносились доклады акустика:
— Левый борт тридцать... Большой противолодочный корабль!..
— Левый борт сорок... Предполагаю крейсер!..
— Правый борт...
И без того было ясно, что мы в цепком кольце, но я подошел к штурману, чтобы взглянуть на карту. Кузин ткнул ножкой циркуля в точку и, оборачиваясь ко мне, сказал:
— Градусов на десять можно отвернуть влево.
Соглашаюсь с ним и командую вахтенному на вертикальном руле:
— Держать лево десять!
Матрос Михоношин невнятно повторил команду, но я оставил это без внимания —новичок и к командным словам привыкает не сразу. А потом заметил, что руки у Михоношина дрожат, сам он весь как-то съежился в цепенеющем напряжении. Я взглянул на него и увидел на лице... страх.
В сознании молодого матроса, не привыкшего еще к подводным перипетиям, вероятно, не укладывалось, что мы выполняем всего-навсего учебную задачу, что нас преследуют наши же корабли и что взрывы «глубинок», больно бьющие по слуху, совершенно безопасны.
