Я не была удивлена. Подобные порочащие истории распространялись о Стокере во время его бракоразводного процесса. Поскольку его не было в Англии, чтобы защитить себя, сплетни сделали свое дело, и даже сейчас многие люди верили в худшее.
— Как ужасно, — тихо проговорила я.
— Да, налицо опасности свободной прессы. В любом случае, в результате Малькольм и Мертензия полностью удалились из общества. С тех пор ни один из них не покидал остров и никого не приглашал. Вот почему я подозревал: что-то происходит, когда получил его письмо с просьбой приехать.
— Почему он просил именно вас? Вы сказали, что не видели его несколько лет?
Тибериус долго не отвечал, и когда заговорил, я учуяла уклончивость в его ответе.
— Наши пути некоторое время не пересекались, но мы с детства были лучшими друзьями, близки как братья. Ближе, в моем случае. Вы заметили, что Стокер и я не особенно преданны друг другу.
— Думаю, вы более привязаны друг к другу, чем любой из вас хотел бы признать, — возразила я. Я наклонила голову, изучая его длинную элегантную фигуру. — Мне трудно представить вас ребенком, проводившим время с друзьями детства. Каким вы были?
— Неисправимым, — ответил виконт не без удовольствия. — Хотя и не таким диким, как Стокер. Я всегда был утонченным в своих вкусах, даже юношей.
— А Малкольм тоже был таким? Это вас сблизило?
Тибериус казался искренне удивленным этой идеей.
— Небеса, нет! Мы отличались как мел и сыр. Малькольм был превосходным гребцом, я — опытным наездником. Он любил математику, я предпочитал поэзию, желательно эротическую. Я был восторженным приверженцем Овидия, — добавил он со смутной попыткой взглянуть искоса. — И свой темперамент я лучше держал в руках, чем он. У Малкольма был довольно свирепый характер.
— На самом деле? Он выглядит довольно мягким, — удивилась я. Помимо сцены с Каспианом, молча внесла поправки я.
Глаза Тибериуса расширились.
— Его нрав — причина, по которой его отправили из школы, — сообщил он с явным удовлетворением. — Малькольм едва не задушил мальчика, больше и старше, чем любой из нас. Это не уменьшило моего уважения к нему, — поспешил он добавить. — Скорее увеличило.
— Он душил мальчика? Вы совершенно серьезны?
— Как могила, моя дорогая Вероника.
— У него была уважительная причина?
— Существует ли вообще веская причина душить человека? — спросил его светлость, медленно моргая.
— Я могу вспомнить как минимум дюжину.
Он посмеялся.
— Напомните мне никогда не сердить вас, хотя близость с вами, даже в случае убийства, будет желательной.
