– Бросили ее?
– Она меня.
– Вон как, – с уважением в голосе произнесла она и вздохнула.
Помолчали.
– А детки были?
– Нет.
– Что так?
– Она не могла родить.
– Вон как. А я родила, да помер.
Снова помолчали.
И это молчание сильно затянулось.
Мельничиха вздохнула, приподнялась, села на кровати. Положила доктору руку на плечо:
– Пойду я.
Доктор молчал.
Она заворочалась на кровати, доктор потеснился. Она спустила на пол свои полные ноги, встала, оправила на себе ночную рубашку.
Доктор сидел с погасшей папиросой во рту.
Мельничиха шагнула к двери. Он взял ее за руку:
– Погоди.
Она постояла возле него, потом села на кровать.
– Побудь еще.
Она отвела прядь волос от лица. Луна скрылась, комната погрузилась в темноту. Доктор обнял мельничиху. Она стала гладить его щеку:
– Хлопотно без жены?
– Я привык.
– Дай Бог вам хорошую женщину встретить.
Он кивнул. Она гладила его щеку. Доктор взял ее руку и поцеловал в потную ладонь.
– Заезжайте к нам обратно, – прошептала она.
– Не получится.
– По-другому поедете?
Он кивнул. Она приблизилась, слегка толкнув его грудью, и поцеловала в щеку:
– Пойду я. Муж осерчает.
– Он же спит.
– Без меня ему спать холодно. Замерзнет – проснется, заплачет.
Она встала.
Доктор не стал больше удерживать ее. Прошелестела в темноте рубашка, скрипнула, закрылась дверь, и заскрипели ступени лестницы под ее босыми ногами. Доктор достал папиросу, закурил, встал, подошел к окошку.
– Guten Abend, schoöne Muöllerin... – произнес он, глядя на темное небо, нависающее над снежным полем.
Выкурив папиросу, загасил ее на подоконнике, лег в кровать и заснул глубоким сном без сновидений.
Перхуша в это время тоже крепко спал. Он заснул быстро, едва забрался на теплую печь, подложил под голову полено и накрылся лоскутным одеялом. Засыпая и слыша сильный голос носатого доктора, беседующего с мельничихой, он вспомнил игрушечного слона, которого покойный отец принес шестилетнему Козьме с ярмарки. Этот слон мог ходить, мотать хоботом, хлопать ушами и петь англицкую песенку:
Лов ми тетде лов ми суит
Неве лет ми гоу
Ю хэв мэйд май лайф комплит
Энд ай лов ю соу.
А после слона вспомнил и про того самого коня, о котором талдычил пьяный мельник. Коня доверил ему Вавила, покойный конюх купца Рюмина. Дело было на их ярмарке в Покровском, Козьма еще был не женат, но зато уже известен как «Перхушка». Вавила продавал годовалого жеребца, продавал с самого утра, ходил с ним по ярмарке, так и не продал, жаба задавила, хотя с ним торговались китайцы и цыгане. И попросил Козьму подержать жеребца, сказав, что сам сходит «пожрать и посрать». Козьме он дал пятак. Козьма пристроился с жеребцом возле ракит, где начинались палатки шорников, стоял и лузгал подсолнух. И тут хлюпинские киношники выставили два приемника, а между ними растянули живую картинку: дельфины. Но оказалось, что картинка та не просто живая, а
