. Логичней это было сделать через министра императорского двора и уделов и управляющего Кабинетом Е. И.В., коим был в то время князь П. М. Волконский. Царь решил вопрос интимно, передал неофициально через графа Бенкендорфа, который имел сношения с женой поэта и ранее. Именно эта интимность и должна была взбесить Пушкина, но говорить об этом он, естественно, не мог, чтобы не заслужить обвинений в черной неблагодарности.
Свет смеется, Дантес издевается, отпускает пошлые каламбуры его жене. Геккерны, как старший, так и младший, в его глазах персонифицируются со злом. Друзья отворачиваются от Пушкина. «Дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных», — пишет Софи Карамзина за три дня до дуэли. Несмотря на траур по матери, который по — прежнему носит поэт, он посещает с женой все балы. 6 декабря, на Николу Зимнего, в день тезоименитства императора, «жена умного поэта и убранством затмевала всех других». (А. И. Тургенев). Он привязан, он прикован, он огончарован теперь уже навсегда. Натали танцует, она легка и воздушна. Он погряз в гостиных, душа его мельчает в салонах, кажется, что выхода из душного Петербурга нет, но выход есть всегда. Пушкин понимает, что ничего не остается, как идти до конца, его уже не остановить. Почитая мщение одной из первых христианских добродетелей, в бессилии своего бешенства, он пишет свое роковое письмо голландскому послу.
«При госпоже Валуевой, в салоне его матери (кн. В. Ф. Вяземской) он сказал моей жене следующее:
— Берегитесь, вы знаете, что я зол, и что я кончаю всегда, что приношу несчастье, когда хочу».
Так рассказывал барон Ж. Геккерн — Дантес на следствии полковнику А. И. Бреверну.[72]. Отчего ему не поверить?
Последними строками Пушкина, скажем попросту, его завещанием, было письмо к графу Толю от 26 января 1836 года, написанное сразу после известного оскорбительного письма к барону Гекерну. В день дуэли, утром 27‑го, он послал только письмо к д´Аршиаку по поводу предстоящей дуэли и любезную записку к писательнице Александре Осиповне Ишимовой, сожалея о невозможности посетить ее этим вечером. Пушкин прекрасно понимал, что письмо графу Толю может оказаться последним в его жизни и ухватился за случай высказать, что было у него на душе.
Известно, что к письмам своим Пушкин относился как художественным произведениям. Понимая, что может высказаться только косвенно, он все — таки написал о том, что думает. Он понимал, что последнее его письмо, когда разнесется весь о дуэли, непременно сохранится для потомков. Так оно и случилось.
