. Комментаторы выбирают только два варианта: или Дантес повторяет угрозы застрелиться или угрозы все рассказать мужу. Мне же представляется третий вариант: здесь кроется намерение открыть всем, или мужу, что она любовница царя. «И внушить ей, что ее связь с государем может быть предана огласке»: возможно ли такое прочтение зачеркнутого? А почему бы и нет? Поэтому и надо было так размазать еще не просохшие чернила, чтобы его мысль никогда не поддалась прочтению. Вырвалось, но тут же понял, что подобное никак нельзя доверять бумаге. Дантес мог знать о свидании Натали с царем от Идалии Полетики, которая не удержалась и доверила тайну своему бывшему любовнику. Впоследствии, что тайна не соблюдена, стало понятно и самому монарху, гнев вылился на Идалию косвенно: ее муж был переведен в одесский гарнизон и Идалия всю оставшуюся провела в провинции. Было за что ей ненавидеть лютой ненавистью покойного поэта, ненавистью, которую пытались объяснить его нелестными строчками стихов о ней или тем, что в карете он потрогал ее за коленку. Право, женщину ее пошиба это не оскорбит.
Итак, Дантес или его «отец» Геккерн, заметьте устно, стали шантажировать Натали свиданием с царем, но Пушкин уже знал об этом свидании, и жене было просто поделиться своей тревогой с мужем. Вот только тут он и взбесился окончательно, только тут объект его ненависти окончательно определился, и поворота вспять для него не было.
Современный человек может сомневаться, как Пушкин, такой благородный, мог так низко поступить, указывать на то, что подметные письма написаны голландским послом. Но указывал он на это только в черновых, разорванных и не посланных письмах. В письме Бенкендорфу от 21 ноября 1836 г. он прямо указывает на иностранца, дипломата, как составителя писем, но это письмо он тоже не послал. А в роковом письме, которое привело к дуэли, об этом нет ни слова. Не смог возвести клевету. В письме есть только слова о трусости и пошлости Дантеса и о том, что он «плут и подлец». В этом он клеветы не усматривал. Хотя Пушкин довольно часто в своей жизни руководствовался совсем не христианскими принципами. Когда он узнал, что Толстой — Американец распространяет о нем грязные сплетни, то писал Вяземскому 1 сентября 1822 года:
«Ему (Толстому — А. А.) показалось забавно сделать из меня неприятеля…Я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, почитая мщение одной из первых христианских добродетелей — в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью».
