Итак, во времена первого замужества Наталья Николаевна возможно избежала падения с императором, но в расстроенных чувствах, она примчалась к Вяземским, где не нашла ничего лучшего, как объяснить свое состояние тем, что была на тайном свидании с Дантесом, где поручик ломал руки и обещал застрелиться, если она немедленно не отдастся ему. Застрелиться? В чужом доме? По другой версии он якобы стоял на коленях, умолял ее бросить мужа и бежать. Она еще что — то врала, лепетала, произносила имя Дантеса, в ужасе боясь случайно произнести другое имя. Княгиня Вера вспоминала об этом через много лет, когда версия окружения Пушкина уже отлилась в нужную форму: Пушкин, Натали, Дантес. Вся эта история отдает такой фальшивой мелодрамой, что не хочется ее обсуждать, все аргументы против уже привел Н. Я. Петраков в своей книге. Муж увидел ее смятенное состояние, которая она так и не смогла подавить; былого развратника не так легко было обмануть, как княгиню Веру. Он взбесился, узнав от жены правду (каким способом он ее вытянул, мы не знаем), и, поняв, что далее терпеть нет мочи, собрался запустить уже продуманный и подготовленный маховик с анонимными письмами. Но, вероятно, медлил. На что — то надеялся.
Пушкину нужен был предлог, весь год он кидался на кого ни попадя, пока мертвой хваткой не вцепился в наглого и развязного кавалергарда с его омерзительным «папашей». Мы не знаем, что говорил Дантес, добиваясь благосклонности Натали, возможно, он ее и шантажировал. А уж если и шантажировал, так это связью с царем, о которой намекает ему папаша в своем письме, о чем мы знаем по ответному письму самого Дантеса. «Ты был не менее суров к ней, написав, будто до меня, она хотела принести свою честь в жертву другому».[56]. Будучи уже в Петербурге, с мая месяца 1836 г., барон Геккерн уже вполне открыто мог говорить об этом Дантесу, и сам Дантес мог, в конце концов, применить этот аргумент в своем давлении на Натали. 16 октября у Дантеса состоялся серьезный разговор с Натали, вероятно, после которого, по его словам, ему пришлось собрать все свое мужество и вполне сносно сыграть свою роль. Письмо Геккерну он пишет 17‑го. «Но потом силы оставили меня и такая охватила слабость, что я едва успел выйти из гостиной, а оказавшись на улице, расплакался, как дурак».[57]. Далее, вырабатывая план действий в письме к «отцу» он открыто пишет: «Если бы ты сумел вдобавок припугнуть ее и внушить, что (далее несколько слов неразборчиво).
