Но если принять версию академика Петракова, то встает главный вопрос, кто написал письма? Кто был организатором, он предположил. А кто же конкретно водил пером по бумаге? Петракова этот вопрос не волнует, он им не задается, для меня же, как для драматурга, это вопрос первостепенный. Кого Пушкин посвятил в свою интригу? И мог ли он кого — нибудь посвятить в это из своих друзей? Мне было ясно, что не мог. Нужна была абсолютная конфиденциальность. Ее нельзя получить от кого — то из близких, людей любящих Пушкина, ее можно было только купить. Даже С. Л. Абрамович, обсуждая вопрос о том, кто конкретно писал подметные письма, в конце концов, проговаривается, что можно было нанять переписчика за деньги. Я, по выражению Пушкина, предпринял розыски, не засветился ли где — нибудь такой человек. Надежды на это не было никакой. Ноль. Как можно найти человека, молчание которого куплено за деньги. И где сам Пушкин нашел его? Ясно, что поэт не мог обратиться к своим традиционным переписчикам из литераторской среды, нужен был человек посторонний, не связанный с этим кругом. К моему удивления, искать долго не пришлось. Этот человек был. И упоминание о нем тут же нашлось. Потому что Пушкин его искал и как неопытный конспиратор оставил след. С просьбой о человеке, которому можно доверить переписку конфиденциальной рукописи, Пушкин обратился к Филиппу Филипповичу Вигелю. Вероятно, он предупредил его, что будет французский текст. Почему он обратился к Вигелю? Потому что все переписчики в литературных кругах слишком хорошо знали поэта. К тому же они переписывали русские тексты, а Вигель был в то время директором департамента иностранных исповеданий и у него должны были быть переписчики иностранных текстов. Но прежде чем идти в своем повествовании далее, скажем несколько слов о новом фигуранте, имя которого никогда не упоминалось в связи с дуэлью Пушкина. Предоставим сказать несколько слов о нем современникам. Князь П. А. Вяземский писал, что Вигель «имел замечательный природный и даже довольно образованный ум. Скажу более, — я убежден, что он имел даже и мягкое, доброе сердце; но раздражительный, щекотливый нрав его портил в нем дары природы. Во многих отношениях узкость понятий, мелкое чиновничество, доводившее самолюбие его до малодушия, затмевали светлый ум его. Способный любить и уважать достойных людей, он был злопамятен в безделицах и за безделицы. Он не прощал, если не отплатят ему тотчас визита его, если нарушат в нем права местничества, то есть, посадят его за столом не на место, которое он читал подобающим чину его… В течении жизни он неоднократно ссорился не только с отдельными лицами, но и с целыми семействами, с городами, областями и народами…».
