Спасать детей — может, это главное сейчас? Они вырастут, будут после нас. Детям расти. А фашистам — катить в гробах назад в Германию. Каждый делает для этого, что может. Вот наши на фронте наколотили целый вагон фрицев. А может, и не один такой вагон в составе? Скоро им не хватит поездов...
Вагон веселей застучал на стыках, и смелое эхо разнесло над темной землей: «Скоро! Ско-ро-о!!!»
Как только поезд замедлил ход, докторша энергично скомандовала дочери прыгать. Потом передала ей ребенка, и с трудом соскочила сама.
Почти сразу они увидали вдалеке на рельсах луч фонарика. К ним медленно подошел знакомый железнодорожник, спросил удивленно:
— Как вы здесь оказались в такое время, Ксения Романовна?
Выходит, они выпрыгнули почти рядом с домом. Марина ждала их, веря и не веря, что сына привезут. В эту ночь она снова не уснула.
В те первые дни оккупации слово «заложник» не стало еще обычным, каким оно окажется через год. Наверняка его пока ни разу не произнесла мама. И Ксения Романовна — тоже. Пройдет немного времени, и вся Белоруссия узнает, как за отца-партизана забирают и расстреливают малых его детей и старых родителей. Как в Минске прямо на улицах хватают прохожих и казнят — в отместку за удачу подпольщиков. Доктрина «коллективной ответственности» населения на оккупированной территории доводилась до сознания людей практикой. В августе 1941 года эта практика только начиналась.
Хозяевам дома в Смолевичах, которым «герр офицер» наказал не спускать с мальчишки глаз, было еще невдомек, что четырехлетнего ребенка оставили заложником. И значит, он своей жизнью должен был обеспечить немецким властям неизбежный арест матери: рано или поздно она не выдержит. А если все-таки не явится? Что ж, сын ответит за мать — расчет очень простой: жизнь за жизнь.
Осуществить простой расчет на этот раз помешала докторша. Она служила всю жизнь милосердию и не могла допустить, чтобы у матери забирали ребенка. Человечность сопротивлялась бесчеловечию.
С этого и начиналась народная война в тылу врага.
ГАННИНА ГОРА
Первый дом, где нас никто не знает. Увидели колодец во дворе, зашли напиться.
Пожилые хозяева по-деревенски приветливы: «Пейте, вода добрая». Но разговор не поддерживают. У забора стоит отбитая коса, охапки свежескошенной травы брошены у двери сарайчика. Лето, не до разговоров.
— А в войну вы тоже здесь жили? Как тут было? — это вопрос на прощание, уже рука на калитке. Сейчас! услышим односложный ответ и пойдем дальше.
