Глубоко запрятанная болевая точка отзывается во мне на каждое упоминание о предателях. Их помнят поименам и личным приметам — какого были роста и возраста. И обязательно скажут, кто из-за чего изменил. Завидовал всю жизнь людям, или под пыткой не стерпел, или свояка арестованного откупить хотел чужими жизнями...
С годами у многих сгладились в памяти подробности боев, но предателей — нет, еще не забывают. Даже амнистированные и отсидевшие, прощенные правосудием за давностью лет и скрывшиеся от расплаты, они не оправданы здесь, в белорусских деревнях.
В «Берлине», с кем бы мы ни заговорили, никто не промолчал про Стефу, бывшую пионервожатую в школе. Людской суд признал ее навсегда виновной. В том, что указала врагу дом учительницы. И хоть не звала на свое предательство свидетелей, от глаз односельчан ничто не укрылось. Как потеряла себя от страха, когда случайно задержали мальчишку, ее брата. (Прицепились к нему, что шел к лесу с корзиной: не к партизанам ли?) Как ослепнув от ненависти — своих возненавидела! — побежала к гарнизонному начальству: «Отпустите брата! Я всех повыдаю, всех!»
До сих пор война ничем не грозила ей лично. Бомбы падали в стороне, пули летели в других. Работу в школе потеряла? Невелика для нее потеря — горло весь день надрывать! Чем хуже работа в гарнизонной столовой? Хоть культурных людей увидишь. Нет, если самой не лезть к черту на рога, жить можно.
И вдруг — Сережку забрали! Это ж свой! Сегодня его, а завтра? Все-таки одна семья, где один, там и остальные. Из-за кого страдать, за что? За то, что кому-то мало своих дел, так лезут в чужие, беды не боятся? Пусть расплачивается кто такой умный, кому спокойно не живется!..
Знала-то очень немногое, больше догадывалась (ей не доверяли, семья эта от всего света за забором пряталась). Но страх за себя сделал ее прозорливой — попала в самое «яблочко». Назвала ту, кого людское мнение молчаливо окружило общим уважением, наделило правом старшей.
Поднятая прикладами среди ночи, безоружная женщина увидела лица торжествующих врагов, и в сердце ударил смертельно душный смрад предательства. Приняла полной чашей все муки допросов, тюремных камер и пыток.
С кого спросить нам теперь?
После войны бывшую пионервожатую судили. Ее дело показалось, видимо, незначительным. Несколько лет лишения свободы — и она могла выйти на волю.? Родные даже подавали прошение о реабилитации, считая, что можно освободить ее от всякой вины.
