Портрет матери | страница 51
В молодежной редакции, где я работаю, горячо напутствует меня ответственный секретарь, мой хороший товарищ Женя Сосняков:
— В командировку по просьбе читателей ты и так каждый день можешь поехать. А вот самой себя послать, когда никто не просит... — И он, ссутулившись и потирая руки, неудержимо расплывается в мальчишеской улыбке. И хотел бы, да не в силах скрыть, как рад за человека. От всего своего по-детски расположенного к людям сердца он старается подбросить мне хорошую идею:
— Обрати внимание, сопротивление в тылу врага — стихийно по своей природе. Это идет от глубинной гордости народной души.
Он вдохновляется, начинает размахивать длинными руками и, как всегда, забывает, что я пришла попрощаться и тороплюсь.
— Ты вспомни, еще со времен 1812 года русским бросали обвинения в незаконных методах ведения войны. А немецкие генералы даже пытались оправдывать жестокость оккупации — чем?1 — действиями партизан. Именно сейчас, с дистанции времени, ты увидишь, в чем был смысл и оправдание всех немыслимых жертв среди самого что ни на есть мирного населения!..
Я подумаю об этом, Женя, обязательно. Хотя не могу, как ты советуешь, выбирать интересную тему, прикидывать план и сюжет. Боюсь, что журналистика мне не поможет. Она боится, как неприличия, местоимения «я» и ради общего интереса и пользы всегда готова пожертвовать частным. А мы ведем свое, личное расследование, и его результаты интересны, может быть, только одной семье.
Положу в рюкзак хлеб, спички для костра, теплый свитер... Ничего не забыла? Есть еще кое-что, да это не требует места и всегда при мне.
Можно десятки лет носить в себе приснившееся однажды в детстве.
Будто новогодняя елка, вся в игрушках и огнях, собрала вокруг себя веселых людей. Хорошо и беззаботно так, как бывает только у елки. Но почему-то она со всей своей хрупкой мишурой и раззолоченными шарами уже не в комнате, а посреди открытого поля. Рядом большая дорога, мост, и к нему приближаются черные шеренги. Чужие, страшные — идут, а звука не слышно. Надо бежать, прятаться. Ветер раскачивает еловые ветки. Мы с мамой совсем одни на этом ветру. Скорее под елку, может, нас здесь не увидят. Но черные шеренги все ближе, и нет от них спасения под деревом.
Мы бежим, а ноги налиты такой тяжестью, и каждое мгновение захлестывает сердце томительным ожиданием: сейчас, сейчас настигнут. Но сквозь свинцовую тяжесть страха пробивается вдруг надежда. Мама. Она здесь, с ней ничего не надо бояться, она не даст случиться плохому. Мы стоим на голубой от незабудок поляне, и мама спокойно смотрит на меня: