Портрет матери | страница 36



Испуганные руки зашарили по постели. Одеяло, где одеяло? Одна догадка торопит другую. Может, оно сбилось на сторону? Мо­жет, упало? Пальцы никак не могут встретить­ся с привычной нежностью ткани. Они нащу­пывают лишь остывшую пустоту и шершавые доски пола.

А впереди — бесконечность выстуженной ночи. Бесконечность зимы.

Искать спасение можно только у печки. Там в мороз спят иногда воспитатели.

Не чувствуя ледяного пола, иду на колеб­лющийся свет карбидки. Никто меня не слы­шит. Все, одинаково тихие, далеко отсюда, в своих снах. Кто здесь сегодня с нами? Усатая Броня? Красавица Ядвига Павловна или На­дежда Захаровна?

Что-то знакомое заголубело прямо в гла­за. Мое одеяло.

Очень медленно, словно просыпаясь окон­чательно, я сообразила наконец, что на кро­вати с двумя матрасами спит Броня. Вообще-то ее звали Броня Аркадьевна, но между со­бой мы называли ее только по имени.

Она укрылась моим одеялом поверх свое­го и завязала голову шерстяным платком.

...Еще когда мы ехали в поезде от Минска, в вагоне говорили:

— Это такое счастье, что они всех детей знают и их родителей. Хоть фамилии не пере­путают. Потом будет легче найти родным.

Уже не верилось, что у нас те же самые воспитатели, что и до войны. Что они были с нами в детском саду еще тогда, когда мамы приводили нас в группу, а вечером забирали домой.

Первые детдомовские списки составляли целый день.

Кругом слышалось: «Что это такое — от­чество? Я не знаю, как звали папу. Просто папа».

Имена наших пап и мам и где они работа­ли, лучше всех помнила Надежда Захаровна. Все бежали к ней.

А на втором этаже, где помещались млад­шие, придумывали фамилии. У самых малень­ких не было своих фамилий. Пока мы ехали от Белоруссии до Волги, этих ребят приносили к нам в вагон железнодорожники и милиция. Некоторые еще не умели говорить. Другие от бомбежек и голода забывали слова. И даже свои имена. Им дали другие имена.

Ссорясь, мы иногда еще кричали друг другу по привычке: «Подожди, вот моя мама придет!..» Но слова эти теперь ничего не значи­ли. Получалась насмешка над собой. Позвать на помощь мы могли теперь только Броню Аркадьевну.

Она по-прежнему была с нашей старшей группой. Но чем дольше за нами никто не при­ходил и не приезжал, тем больше сходило с ее лица выражение, которое прежде говори­ло: «Вы все такие хорошие, сама удивляюсь, до чего я вас люблю». Теперь ее глаза сухо предупреждали: «Насквозь вас вижу, только посмейте у меня, я вам покажу».