Сначала старательно рассматривали, какая корочка, крупные или мелкие дырочки в мякоти. Нюхали, незаметно прижимали к лицу, прикидывали, откуда начать, чтобы подольше хватило.
Потом одними губами отщипывали крохотную крошечку и держали ее во рту, не жуя, пока не растает, оставив блаженную сладость. Крошка за крошкой, вбирая ноздрями хлебный дух, запивая им, чтобы было сытнее. И все-таки слишком быстро добирались до плотной вязкой полоски у самого края мякиша. Здесь делалась передышка.
Приносили жидкую пшенку или затируху на воде. Корочка оставалась напоследок. Ее ничем не надо было заедать и запивать. Она сама была и пряником, и мороженым, и забытым на вкус яблоком. Если удержишься и не продерешь в ней с первого раза дырку зубами, можно долго и нежно выскребать слой за слоем. Сначала влажный, кисловатый. Потом все более сухой и горчащий. С последним отправленным в рот размякшим лоскутком вставали из-за стола, чтобы не сразу почувствовать, как хочется есть.
Счастливчиком был тот, кому доставалась горбушка. Как ни мерь, а в ней получалось больше, и этот лишний изгиб корки можно было оставить про запас, на дневной сон, когда некуда деться от мыслей о еде. А можно отдать недоеденный обглодыш в долг. Тогда в любой день только посмотри на должника как следует за обедом или ужином — и он начнет ревниво выкраивать из своего куска добавку к твоей порции.
Однажды после мертвого часа мы с Ромкой забрались в самый дальний угол детдомовского двора. Под старой липой в прошлогодних листьях прятались крохотные коричневые горошины на сухих черенках. Если повезет, внутри горошины найдешь маслянистое и сладкое ядрышко.
Но полных орешков почти не попадалось. И тогда мы пролезли в дыру под забором. А оттуда пробрались к поселковому кино.
Это был просто сарай без окон с врытыми в землю скамейками. В тот день сеанса не было, никто нас не остановил. Мы вошли и стали собирать под скамейками арбузные корки.
Пока найдешь, долго шаришь руками в пыли и семечной шелухе. Арбузы только начали поспевать, и, наверное, их ели те, кто сам сторожил за поселком огромные и таинственные бахчи.
Следы чужих зубов тонко припорошены песком, что-то забытое на миг останавливает голодную торопливость. А глаза уже ищут, нет ли хоть одного-единственного выступа розовой мякоти. Ее нет. Даже белого почти не осталось, все выедено до твердой зелени.
Мы вгрызались в нее, отплевывая песок, и торопились глотать, словно кто-то мог прийти и отнять нашу добычу.
