— Приветливая и простая, к ней люди тянулись, вот так бы и открылся ей сразу. Умела на себя чужое горе принять...
— Неправду не могла терпеть, чуть не плакала от нее.
— Букву «с» выговаривала с какой-то особенностью, словно она ей трудной была, эта буква «с».
— Лес хорошо знала. Грибы мне показала—поздние, буро-желтые, их все плохими считают. А они вкусные, и в лесу их видимо-невидимо...
— По одежде она была просто серая беженка, ничем не выделялась. Глаза ее грустные запомнила.
Спасибо за каждое слово. За букву «с», за это «веревкой подпоясалась» (а мне представлялось, что она на войне была в моем любимом крепдешиновом платье с крошечной брошью из незабудок).
Эти подробности, знаю, ее не вернут и ничего уже не изменят. Но они заполняют пустоту безвестности более страшной даже, чем смерть.
— Я была, я жила, — доносится до меня. Если бы еще узнать, какой был голос — низкий и грудной, высокий ли и звонкий? Мамину песню я запомнила, а голоса не удержала. Самая хрупкая драгоценность — звук человеческого голоса...
Художники пишут своих матерей, и запечатленная ими жизнь продлевается многократно. Недавно на выставке меня поразил один портрет. С него смотрел взрослый человек, тревожные глаза его были обращены сквозь видимое — к тому, что открывается не каждому. За его плечом постаревшая мать. В чем-то сереньком, незаметная и неотделимая от сына.
Он привык к ее постоянному присутствию и видит не лицо, не руки, не платье, а теплую тень, в которой с детства привык укрываться от невзгод и где ему было всегда так спокойно. Как вдруг молодым летним утром он понял: мать уходит, тень сдвигается, открывая его всем жесточайшим излучениям жизни. Он мужчина, он готов. Но пусть она останется! И мать задержана, остановлена кистью у самого края полотна, и сын глядит с портрета ее молодыми синими очами.
Не в том ли высшее назначение человеческих усилий, чтобы отнимать у тлена самое дорогое — любовь, истину, красоту? Эти победы не так уж многочисленны. Но они поддерживают нашу гордость. И пусть каждый по мере своих сил тоже отвоевывает жизнь у смерти.
Наш поединок длится уже третье десятилетие. Личное сопротивление фашистам. Не принимаем их приговора.
Они убивали, чтобы навсегда исчезли с земли несогласные с ними. Решение всех проблем — уничтожить человека с его идеями, совестью 'и неповторимым голосом. Нет его — значит, с ним покончено навсегда, и дети его, брошенные в мире среди чужих людей, не будут знать, чьи они, станут покорными и пугливыми.
