— Уже не ребенок, — тихо возразила жена.
— Как не ребенок! — закричал он. — Понимаешь ли ты, что говоришь?
Он никогда не кричал, и окрики ему не удавались.
— Тише! — робко сказала она. — Она услышит…
Девушка спала за коричневой дверью в глубине прихожей. Взглянув на дверь, он спросил тоном ниже:
— Откуда знаешь?
— Она мне сама сказала…
— Сама? — в изумлении спросил он.
— Да, сама, — с оттенком нетерпения повторила жена.
— Выбейте эту блажь из головы! — резко сказал он, поднимаясь с места.
Жена проводила его взглядом, когда он твердыми шагами пересек прихожую. Тень его мелькнула на матовом стекле двери и исчезла в кухне. Она не решилась пойти за ним. Но и сквозь стены она видела, как он, глядя в пол, мечется взад и вперед по кухне, словно зверь в тесной клетке. Возможно, он выглядел немного смешным среди грязной посуды. Все дрожало под тяжестью его шагов. Плита уставилась пустыми черными глазницами в потолок. Банки с чаем, кофе, рисом словно насторожились. Только холодильник со своим замороженным сердцем стоял безучастно в стороне и что-то чуть слышно бубнил про себя. В нем оседал лед, а в сердце мужчины кипела ярость.
Приостановившись на миг, он стал что-то подсчитывать на пальцах. До сих пор ему не приходилось задумываться над возрастом дочери. Результат подсчета ни о чем не говорил — для него она по-прежнему оставалась ребенком. Наверное, он зачал ее в тот день, который отмечен у нас как первый из праздников в календаре. В тот день толпа выломала ворота тюрьмы и раскидала охранников и надзирателей, вспомнив о них, лишь когда понадобилось отпирать двери камер. Он первым увидел ее, свою теперешнюю жену, — она бежала по гулкому коридору, бледная, в разорванном платье. И он первым окликнул ее. Пока не нашли ключ, она не двинулась от двери, впившись пальцами в узкую решетку окошка. Немного погодя он с такой силой сжал эти тонкие, натруженные пальцы, что ликующий крик застыл у нее в горле и она застонала от боли…
Он вернулся в прихожую. Жена стояла на его месте у окна и в раздумье смотрела на улицу. В широком просвете окна она выглядела еще более высокой и худой, ее узкие плечи вздрагивали, как от озноба.
— Ты знаешь, сколько ей лет? — приглушенно спросил он.
Женщина медленно обернулась.
— Я-то знаю, — сказала она. — Но тебе, наверно, неизвестно…
Необычный тон голоса поразил его, но не укротил бушевавшую ярость.
— Сейчас я спрашиваю тебя! — грубо отрезал он.
— Искре пошел восемнадцатый… Она еще не женщина, конечно… Но и не ребенок…
