Но в том месте и времени, где происходило действие пьесы, не было ни влажных ветров, ни бесконечных дождей. А были там глинистые, потрескавшиеся равнины, обезвоженные и почти лишённые жизни. Стоя на расцвеченной неоном остановке и следя за тем, как автобус-театр неторопливо движется по дальнему отрезку кольца, Эдвард вспоминал о тех видах с грустной усмешкой. Под этим небом, среди этих игрушечно-пластмассовых стен никакая пьеса не могла оставаться прежней. По законам Мнемы она прочно была впаяна в окружающую, серую и мокрую реальность. Только он, автор, обладал правом выбора, шансом сличить эту реальность с тем набором картинок, которые жили в его голове. Впрочем, не такова ли судьба почти всех литературных творений? Вступив на это поприще, а затем скоропостижно покинув его, Эдвард стал лучше понимать глубинные мотивы писателей. Каждый из сочинителей прошлого норовил затянуть читателя как можно глубже в свой собственный воображаемый мир. Все их приманки и приёмы отвечали этой, зачастую не ясной для них самих, но необратимо притягательной цели. Цель надёжно затуманивали отработанные до автоматизма уловки охотников, стерегущих свою добычу. Ведь если бы они ясно сознавали, что толкает их на все эти душевные труды и заставляет подолгу мучиться над каждым словом, они бы, пожалуй, более здраво оценивали собственные возможности. Они бы заметили, бедные трудолюбивые писаки, что почти всякое литературное произведение рано или поздно становится для его создателя крахом, фиаско, а то и проклятием. Немногие счастливцы избегли этой участи. Самые же прозорливые, испытав свои силы, навсегда бросали писать.
Эдвард бросил писать по другому поводу: в его творениях было слишком мало вымысла и слишком много правды, которая обывателями принималась за полёт фантазии. Это не отменяло того факта, что сам по себе, из головы, он выдумать ничего не мог. Да и, кроме того, наступали такие времена, когда слово «авгур» превращалось в ругательное, а за распространение опасных идей, замаскированных под литературу, можно было лишиться жизни. Или, хуже того, рассудка. Именно в этот период он порвал с Оксидами и поступил на службу в ТЦ. Риомишвард знал, что бывшие товарищи не простили ему предательства. Возможно, только Цезий заподозрил нечто иное. Но у Цезия после серии последних неудач и своих забот был полон рот; куда ему разбираться в глубинных мотивах Эдварда. «Впрочем, жаль, — как всегда, усилием воли вытаскивая себя из прошлого, подумал Эд. — Жаль, что так и не удалось поговорить серьёзно».
