Подхалюзин. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте. Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и реестрик этот привезли, как следует. Вот он пошел по кредиторам: тот не согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдет на эту штуку. Вот она какая статья-то.
Рисположенский. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-то!
Подхалюзин. Как бы нам теперича с эстим делом не опростоволоситься! Понимаете вы меня али нет?
Рисположенский. То есть насчет несостоятельности, Лазарь Елизарыч?
Подхалюзин. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.
Рисположенский. Хе, хе, хе… то есть дом с лавками… эдак… дом-то… хе, хе, хе…
Подхалюзин. Что-о-с?
Рисположенский. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.
Подхалюзин. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с! Пойдемте ко мне-с, Тишка!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Тишка.
Подхалюзин. Прибери тут все это! Ну, пойдемте, Сысой Псоич!
Тишка хочет убирать водку.
Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят пить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.
Подхалюзин. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.
Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то.
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.
Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми — все человек.
Устинья Наумовна(садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка[16] какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек — живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит — все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, — от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится, — известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.
