— Это верно, — сказал незнакомец. — Я полностью солидарен с товарищем Хайдушкой. Забастовка в поселке необходима. Где еще, кроме прядильно-ниточной фабрики, можно поднять людей? — Он взглянул на Балинта Чухаи, который вертел в руках стакан. — Может быть, у вас на кирпичном заводе?
— Там безнадежно, — отозвался Чухаи. — Слишком много люмпенов. С ними каши не сваришь.
Незнакомец повернулся к Аттиле Чонгради:
— А ты как считаешь?
Художник закурил сигару, откинул со лба густые пряди волос.
— Трудно сказать. Я не знаю обстановки на фабрике. Но, по-моему, забастовку стоит организовывать только в том случае, если мы сможем поручиться за ее конечный успех. И потом, чтобы все это не было вхолостую, надо выдвинуть хорошо продуманные требования. Чтобы люди знали, зачем бастуют, для чего идут на жертвы. Ведь ни одна забастовка не обходится без жертв, и в том числе человеческих. К тому же не забывайте, что прядильно-ниточный комбинат — предприятие военного назначения.
— Я продолжаю стоять на своем. — Зала оглядел присутствующих. — Товарищ Чонгради совершенно прав. Фабрика на военном положении. Подумали вы об этом? Мы не можем играть в бирюльки. Подвергать опасности наших лучших людей только ради того, чтобы заявить о своем существовании? Нет, товарищи, я считаю это бессмысленной затеей. Ну конечно, если руководство нашей партии примет решение провести забастовку, я подчинюсь и сделаю все, что от меня требуется. Какими бы ни оказались последствия.
Очень не понравился Зале незнакомец. Не понравилось его картинное поведение, его речь, изобилующая лозунгами. К чему все это? Тут не митинг, и обращаться сейчас надо не к сердцам, а к разуму.
В плохом настроении возвращался он домой.
Весь вечер его мучили дурные предчувствия, он буквально задыхался от желания выговориться. После ужина, выпив стакан вина, он позвал Миклоша во двор. Уже выходя, поймал разочарованный взгляд Имре. Махнул и ему:
— Имре, иди и ты с нами.
Глаза подростка вспыхнули радостью, он вскочил из-за стола и поспешил во двор.
— Давайте пройдемся, ребята, — сказал Зала, и они двинулись в сторону речки Терцель. Был теплый лунный вечер, река с тихим плеском катила мутные волны. Невдалеке от шлюзов они уселись на траву под ивами. Миклош чувствовал: произошло что-то серьезное. Отец никогда прежде не вел себя столь многозначительно, не разводил таких церемоний. С любопытством и некоторой опаской он глядел на отца, который набил табаком трубку, раскурил ее и, сделав пару затяжек, тихо заговорил:
