— Господин доктор Кортнер в лаборатории.
— Извлеките мне, пожалуйста, оттуда это письмо, — сказал я с такой подчеркнутой любезностью, что она немедля юркнула в кабинет Кортнера и без звука вынесла письмо. «С курьером. Институт биологически активных веществ. Господину доктору Иоахиму Киппенбергу (лично)».
Я пробежал текст глазами. Обуревавшие меня чувства уже не имели отношения к фрейлейн Зелигер, потому что я знал, в какой вечный конфликт она втянута. Нет, мои чувства касались шефа и коллеги Кортнера. Вот почему я сказал фрейлейн Зелигер скорее тоном терпеливой укоризны, нежели выговора:
— Дата поступления — понедельник, что явствует из штемпеля. Сегодня у нас четверг. Работник такого уровня, как вы, должен бы хоть немного помочь нашему другу Кортнеру. Во-вторых, письмо касается нашей ЭВМ. Поэтому я позволю себе еще раз напомнить вам, что все касающееся машины вы, согласно рабочему распорядку, должны незамедлительно передавать лично мне. И в-третьих, я хотел бы узнать, когда вы наконец будете считаться с этим распорядком.
— Ведь… ведь… — залепетала она, — ведь господин профессор был здесь, когда пришло письмо, и господин профессор сразу распорядился.
Вот что и наполнило меня холодным бешенством. Зеленый стержень шефовой ручки уже нацарапал то стереотипное «Не представляется возможным», с которым я боролся все годы своего пребывания в институте, поначалу весьма успешно, позднее с отчаянием безнадежности, и которое отомрет разве что вместе с самим шефом. Решение, принятое шефом, без малейших к тому оснований вторгалось в сферу моей деятельности, тогда как трудовой договор четко определял и гарантировал границы моей ответственности и моей компетенции. Тем самым вся эта история представала как вопиющее ущемление моих прав.
Доктор Папст, с которым мы весьма успешно сотрудничали от случая к случаю, просил в своем письме о помощи, причем у него были все основания просить именно нас, а не какой-нибудь вычислительный центр. Но шеф изрек свое «Не представляется возможным», даже для виду не посоветовавшись со мной, и я должен был не сходя с места разобраться в ситуации раз и навсегда. И не с Кортнером, этим раздутым ничтожеством, а с самим Ланквицем.
Фрейлейн Зелигер вновь склонилась над кофеваркой, а я стоял посреди комнаты и размышлял. Мне было ясно, какими соображениями руководствовался Ланквиц, когда, импульсивно схватив ручку, без раздумий и с неудовольствием начертал: «Не представляется возможным». В конце концов, мы научно-исследовательский институт, а не общедоступный вычислительный центр, скорей всего подумал он, а в глубине души у него, возможно, зародилось опасение, что люди, чего доброго, могут вообразить, будто компьютер у нас не полностью загружен.
