— Не волновайся, — Яблонский стоит у меня за спиной. — Все равно тебя штукатурить толстенным слоем придется.
— Это зачем же меня штукатурить? И вообще, шел бы ты, Ваня, отсюда. Не видишь — девушка не одета.
— А вот это я как раз очень даже хорошо вижу.
Проводит пальцами по моим голым плечам, по рукам, которыми я стискиваю на груди спадающее одеяло. Дыхание его делается тяжелым и прерывистым, руки проникают между складками, и вот он уже касается моей кожи. Отступать некуда. Позади раковина и чуть дальше, извините, унитаз. Не больно-то романтическое соседство… Даже отпихнуть его и то не могу. Руки заняты удержанием одеяла, а действовать ногами уже поздно — он прижался ко мне вплотную. Что делать-то? Орать? Набегут и увидят чудную картину… Не хочу.
И в этот самый миг он останавливается сам. Утыкается влажным лбом мне в плечо и замирает. Потом поднимает голову. В его серых глубоких глазах смятение и даже, пожалуй, боль.
— Прости, — откашливается, прогоняя из голоса хрипоту. — Что-то я увлекся. Мне, Маш, силком не надо. Я не из тех, кому подобное удовольствие дает. Я женщин не бью и не насилую. Я женщин люблю, холю и лелею. И тебя буду. Только скажи…
— Не могу я тебе, Иван, этого сказать…
— Знаю. Я подожду, Маш. Я подожду… Так. Ладно. Все успокоились, взяли себя в руки, — опускает свои собственные руки вниз и решительно застегивает штаны, которые непонятно когда оказались растопырены, выпустив наружу кое-что весьма примечательное. — Одевайся быстренько и пойдем. Тебя уже все ждут.
Ничего не понимаю. Кто ждет? Зачем ждет?
Сначала приходим к костюмерам, и меня незамедлительно обряжают в костюмчик главной героини нашего кина. Что за фигня? В гримерке мне примеряют блондинистый парик, а потом час кряду рисуют лицо. Линзы делают мои зеленоватые глаза карими, а чудеса макияжа превращают меня в губастенькую загорелую девицу без намека на веснушки.
— Супер, — заключает Яблонский. — Родная мама не узнает.
— Ты чего это замыслил?
— Пойдем. Увищ!
Опять это «увищ»! Идем. Приводит он меня на ту самую площадку, где уже который раз не удается отснять сцену танца главной героини. Тут все немного переделали. Теперь мизансцена выстроена так, что Иконников будет сидеть лицом прямо на камеру, а героиня, соответственно, танцевать спиной к зрителю. Только тут все понимаю. Уже собираюсь начать возражать, но он не дает мне и звука промолвить.
— Кто ко мне лез со словами, что только ты одна знаешь, как надо эту сцену играть? Не ты? Вот давай, покажи. А мы посмотрим. Или слабо?
