Мои земляки восстанавливали родное село как могли, пока жили в наспех сколоченных сараюшках и землянках, но огороды уже зеленели. Помирай, а огород сажай…
Шел я по селу, и сердце колотилось: как мой дом, как мельница, нашего и многих окрестных сел кормилица? Спешил к реке, сдерживая биение сердца. Но уже издали услышал родной стук жерновов и скрип мельничного колеса.
К радости моей, не только мельница, но и примыкающая к ней наша ладная изба были целехоньки. Как же вышло, радостно удивлялся я: может, немцы промахнулись? Вряд ли. Скорее оккупанты сознательно сохранили полезное предприятие. Мол, исчезнет село, и сто сел сгорят, падет, испепелится Москва, но мельницы пусть остаются и кормят победителей русским хлебом.
Встреча с родителями была непростой. Если мать, увидев меня в послегоспитальном виде, бросилась ко мне и залилась слезами, то отец был сдержан и даже суров. Он круто выразил свое неудовольствие: «Это что же, во всем вашем госпитале не нашлось ни единого грамотея, чтобы письмо твоим родителям написать?» Я стал было рассказывать о своем долгом бессознательном состоянии, о том, что еще долго не мог вспоминать и говорить… Но отец упрямо покрутил седой головой: «Все и всех можешь забыть, но не мать с отцом!». И был прав…
Кормили меня отнюдь не по госпитальной норме: при мельнице не голодают. Конечно же, было соответствующее случаю гостевание ближней и дальней родни с соответствующим случаю застольем. Но уже спустя неделю моего домашнего пребывания отец мне строго заявил: «Ты что? Полагаешь сиднем сидеть… А кто за тебя учиться будет?»
Он, добывавший знания самоуком, запойный книгочей, обладавший изумительной памятью, и допустить не мог, чтобы его наследник не получил высшего образования:
— Голова, слава Богу, у тебя цела. Рука хотя одна, но имеется, и левой можно отлично писать, вот и дуй в институт, — и жестко улыбнулся: — Не попадешь в вуз, кормить не стану…
Все лето я занимался. Признаться, не очень усердно, хотелось погулять, отдышаться, отойти от войны. Да и обнаружил, что у меня, совсем недавнего Бездока, в голове неожиданно и быстро выплывают формулы, законы, теоремы, стихи и проза… Даже подумал, что природа таким образом компенсировала тяжкие потери моей памяти и сравнительно быстро ее восстанавливает. Вспомнился мне и госпитальный тезка, арбатский Гриша, израненный доходяга, вроде бы и безнадежный. Заметили, что он «обирается» перед близкой смертью… А оказывается, упрямо повторял теорему Пифагора. На всю жизнь запомнишь чертеж «Пифагоровых штанов» на одеяле…
