— Брат, может, хватит? — спросил Иван.
Борис осмотрел стол и отрицательно покачал головой:
— Нет, Ваня, не хватит.
— И португальского, — добавил Оскар.
— Да будет по-вашему, — Прохор отошел от стола.
Гусляр заиграл новую песню, по залу поплыла тихая и медленная мелодия, голос певца звучал задумчиво и приглушено.
На распутье в диком древнем поле
Черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
И в траве заржавел старый щит.
Братьям подали зелена-вина. Оскар распечатал портвейн, разлил по бокалам.
— Действительно, что-то новое, но мне не нравится — распутье какое-то.
— Перекресток, — прошептал Иван.
На распутье люди начертали
Роковую надпись: «Путь прямой
Много бед готовит и едва ли
Ты по нем воротишься домой.
Путь направо без коня оставит —
Побредешь один и сир и наг, —
А того, кто влево путь направит,
Встретит смерть в незнаемых полях».
Оскар стукнул пустым кубком по столу.
— Вот козел, раскаркался.
— Тише, — шикнул Борис.
— А мне не нравится.
— Не любо, не слушай.
Пьяно улыбаясь, Оскар заткнул уши и показал гусляру язык.
Жутко мне! Вдали стоят могилы…
В них былое дремлет вечным сном…
«Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом».
Дремлет полдень. На тропах звериных
Тлеют кости в травах. Три пути
Вижу я в желтеющих равнинах…
Но куда и как по ним идти?
— Видишь, Ванюша, как бывает в жизни, — Борис всхлипнул, обнял за плечи младшего брата. — Батяня послал, по приказу и хотению, не подумал, что чадо любимое может не вернуться, останутся косточки белые на тропе звериной. Вот стану царем, я его, помолодевшего, в Тмутаракань отправлю, за ковром-самолетом. — Борис вытер кулаком слезы.
Иван не выдержал, снял с плеча руку старшего брата, поднялся с лавки и перешел к столу гусляра. Молодой калика пел, закрыв глаза.
Где равнина дикая граничит?
Кто, пугая чуткого коня,
В тишине из синей дали кличет
Человечьим голосом меня?
И один я в поле, и отважно
Жизнь зовет, а смерть в глаза глядит…
Черный ворон сумрачно и важно,
Полусонный на кресте сидит.
[2]Певец открыл глаза, грустно улыбаясь, посмотрел на Ивана.
— Здорово у тебя получается. Песня хорошая, мне понравилась, никогда не слышал.
— Спасибо. Не стой, присаживайся.
Иван кивнул, сел рядом с каликой.
— Небось, сам Баян сочинил?
— Баян, да не тот, про которого думаешь.
— Разве их несколько?
— Вроде того, — калика улыбнулся, — и я когда-нибудь стану Баяном, а пока учусь, свое ищу.
— Что свое?
— Миропонимание, песни.
— Много постранствовал?
— Постранствовал. Тебя Иваном-царевичем зовут?
