За столом сидит парень, вбирает все хватко. Такие, бывает, пока не возьмутся за ум, водят шайки уличных подростков. Всегда назначаются старшими в любой общественной клетке. А в проектных конторах поздней идут по профсоюзной части.
– Ну что ж, толково. Только вот это, как у тебя там? – “Возьми себе на ужин?..”
– “Какого-нибудь слабого вина”...
– Вот-вот... “Слабого” – это нехорошо. Точно говорю. Надо покрепче.
Не прощаясь, я покинул компанию. В следующий раз мы с Жозефом увиделись не скоро. Но в стихотворении “Воротишься на родину...” появилась поправка: “... Какого-нибудь сладкого вина”.
Чего-то Жозеф набрался существенного в своих геологических партиях: думаю, дзен-буддизма, убедительного, как это всегда и бывает, на месте. Ho из очередной экспедиции вдруг “отвалил” в самом ее начале и задолго до срока вернулся в Питер. Мы снова стали видаться-водиться. Его писания изменились, хотя и не в восточную сторону, а на Запад – туда его вырулил Дос Пассос, чей “1919” я давал ему незадолго до отъезда. Мне также на прочет были вручены листки его прозы, написанные в сугубо американской манере и плотно, без интервала, напечатанные на отцовском “Ундервуде”. По объему – два коротких рассказа: один – внутренний монолог похитителя самолета на аэродроме перед самым угоном, а второй – написанный от третьего лица эпизод ожидания рокового рейса: Дос Пассос почти один к одному, только герой мочится не на трухлявый пень, а на стенку оранжереи...
Я мог заметить вслух лишь: “Уж очень – Дос Пассос”, – и все, об этой прозе я ни от него, да и ни от кого другого более не слыхал, осталось лишь на запятках сознания чувство опасной раскрутки каких-то событий, намек на рискованные действия, на которые, впрочем, я считал своего молодого друга совсем не способным. Уж больно нервен он был, порой даже со срывами в истерику.
Но в иных случаях показывал недюжинную выдержку.
(А ту книгу я видел позднее в музейной экспозиции “Домашняя библиотека И. Бродского”, – видно, он ее зачитал. Но оттуда уже не вернешь.)
Вдруг звонит:
– Болова приглашает нас послушать Галчинского.
– Константы Ильдефонса? Какими судьбами?
– У ее знакомой польки есть его записи; а вернее – пластинки. Едем?
– Едем, конечно!
По дороге выжимаем досуха, до последней капли юмора все шутки из пушкинского “Годунова” – и гордую полячку, и сцену у фонтана, благо что и Димитрий... Я здесь! На щеке бородавка, на лбу другая...
А вот и Зофья, Зошка Капушчинска, – русые славянские волосы, блеклые глаза, ломаные движения – и очаровательный акцент:
