Пошли прочесывать гору гуще, а мне смерть как курить охота, скрутил толстую цигарку, самосад. Мои гонят меня вниз прикурить. А я, сказать стыдно, снарядов боюсь, отнекиваюсь.
Думаю, может, к атаке швабы готовятся. Беру бинокль, пытаюсь разглядеть, что там у них делается.
Стрельба утихла, от размокшей во рту цигарки на губах ледяная корка.
Снова меня гонят, снарядов, мол, нет, иди.
Цигарка, Чеперко, — верный товарищ. Зудит, ногам покоя не дает. Спустился я чуть ниже к немецким позициям, может, разгляжу получше, что там делается. Все мерзлое, сучья на холоде ломаются — точно сойки кричат. А потом снова тишина, все засыпано снегом.
Возвращаюсь, мои опять меня гонят, пойди прикури и про смену напомни, как бы не забыли.
Курить хочу, умираю. Ни разу в жизни, Чеперко, мне так курить не хотелось. И вдруг решился: пойду.
Скатился по косогору, прикурил у костра, погрел руки. «Что наверху?» — спрашивает командир. Ничего, говорю, и назад.
Залез наверх, смотрю — нет моих. Смотрю лучше: тут мы были, следы наши видны, вон в том овражке отливали, снег желтый. Да где ж они?
Дунул ледяной ветер, и за моей спиной внезапно плюхнулось что-то с ветки. Мигом обернулся, автомат на изготовку: а там, на снегу, окровавленная нога в сапоге. Оцепенел я, мама родная, скривило всего. Глянул на дуб: кишки висят, разорванные ранцы, руки, тряпье всякое, а в развилке сучьев Микина голова, сама по себе, смотрит на меня золотым зубом.
Чеперко, ведь и меня бы снаряд вверх поднял, если б не судьба-индейка да не друг-цигарка.
В тот же день, в полдень, взяли мы пленного. Допрашивали его в штабе, а под вечер вызывают меня: в расход! Сплюнул я, противно, никогда я этим не занимался.
Повел я белобрысого, руки у него за спиной ремнем связаны. Шагает немец по протопке впереди меня, кругом пусто и бело, ни звука, небо синее, чистое, ни одного облачка — ничего, и сверху холодом бьет, на протопке мы одни, гляжу ему в спину — прямая. Там сердце и прочая дребедень. Выше голова покачивается — с мыслями человек собирается, ничего не попишешь.
Думаю: автоматом тр-р-р, продырявлю спину. Внезапно, не предупреждая. И готов.
Нечего тут рассусоливать, на войне все просто. В расход так в расход! Моих парней вон снарядом в небо сдуло. И перед глазами у меня опять Микина голова в развилке веток: зажмурился, изо всех сил веки стиснул.
Иду, снег скрипит, словно зубами кто скрежещет. Только этот-то не артиллерист, пехтура, вот он кто. Глаза слезятся, усталость на меня навалилась.
