Было грустно. Целая жизнь или, по крайней мере, важная ее часть со всеми своими мечтами и надеждами лежала передо мной в пожелтевших, ветхих, допотопных папках, перевязанных прозаической бельевой веревкой. По-человечески поняв драму Бошко Катича, я выбрал два небольших фрагмента и, по возможности, доработал переводы, намереваясь опубликовать где-нибудь хоть это немногое, а остальное вернул вдове.
Она уже довольно долго мной не интересовалась, во всяком случае — о рукописях не напоминала. Пришла, правда, открытка из Словении: привет с озера, «у которого так прекрасно отдыхать», напоминание о делах, известий о которых она ждет, и маленькая просьба: не мог бы я заглянуть в ее подъезд, взять из ящика накопившуюся почту и сохранить до ее возвращения. Мол, от меня у нее нет тайн, одному мне она доверяет безоговорочно. А если там окажутся еще и счета — за телефон, свет или квартиру, их, конечно же, можно оплатить. Заранее поблагодарив, она подписалась:
«С надеждой на лучшие дни — Ваша неутешная Зорица Катич».
Осенью я встретил ее на улице. На этот раз она была даже без темных очков, которые — как своеобразный символ скорби — носила после смерти Бошко Катича. И открытое пространство уже ничуть ее не страшило. В соломенной шляпке, украшенной по полям алой, спускающейся к щеке лентой, с прекрасной сумкой из блестящей крокодиловой кожи под мышкой, она шагала уверенно, почти весело и издалека помахала мне рукой.
— Меня два месяца не было в городе, отдохнула великолепно! Все расскажу при следующей встрече. Спешу: у меня свидание в «Касино», а я уже опоздала. А вы, гуляка, сделали хоть что-нибудь из того, о чем я вас просила? В бумаги покойного Бошко, разумеется, даже не заглянули?
— Как не заглянул? Я же вернул вам их еще до вашего отъезда!
— Вернули? Разве? Ужасно, если они потерялись! В этих папках все, что им создано, и с некоторыми из этих своих записок он не расставался даже в тяжелейших обстоятельствах военного времени.
Я чуть было не сказал «А жаль!», да и кое-что покрепче рвалось с языка. Но я сдержался, смолчал — потому что и впрямь испугался. А вдруг она не найдет сверток и объявит всему свету, что по моей вине утеряно, погибло литературное наследие Бошко, содержавшее и неопубликованные произведения исключительной художественной ценности! Или, пуще того, что я присвоил их, напечатал под своим именем! Вытирая со лба капли холодного пота, я корил себя за то, что так неосторожно согласился помочь ей и взялся за неблагодарный редакторский труд. Хоть бы расписку попросил, отдавая рукописи! Она уже сделала несколько шагов прочь. Не похоже было, что наш разговор обеспокоил ее; удаляясь, она помахала мне рукой и распорядилась:
