Сташек, ужасно уставший, довольный, что нашел в уголке свободное местечко, дремал, зажав автомат между коленями. И время от времени, когда поезд останавливался, открывал глаза, чтобы не прозевать свой Жешов. До него доносились обрывки разговоров.
— Я брата искал в Варшаве. Но где там! Вся Варшава — одно огромное пепелище. Там, где стоял когда-то каменный дом, в котором жил мой брат с семьей, — огромная воронка, наверное от бомбы. И на всей улице то же самое. Редко где человека встретишь. Никто ничего не знает, вот и возвращаюсь ни с чем…
— А один капо, вот уж был сволочь, вы даже себе представить не можете, все время ходил с деревянной дубинкой, похожей на валёк. Вы знаете, что такое валёк? Ведь вы, как мне кажется, из города? Так вот, ходил он с этой дубинкой и лупил при каждом удобном случае. Если удачно попадал, мозги разлетались в разные стороны. Ну, а когда американцы нас освободили, то мы поймали эту сволочь и с помощью его же собственной дубинки превратили в отбивную котлету…
— Пожалуйста, прошу вас, пани, ведь один глоток вам не помешает. «Мы молоды, мы молоды и любим самогон, давайте поднимайте стаканы за любовь». Наше — вам! Вот так! Крепкий, да? А теперь кусочек колбаски, на закуску. А можно узнать, куда такая красавица едет в одиночестве?..
— Что вы там болтаете! Говорю тебе, мир висит на волоске. Вот-вот американцы схватятся с русскими. И вы убедитесь, что все скоро изменится. А когда наше законное правительство вернется из Лондона, вот тогда увидите, что будет. Это я вам говорю…
— Вот послушайте, золотко мое. Сижу я за столом, угощаюсь. Она возле него суетится, подлизывается, заговаривает. Через каждое слово Юзек, Юзек. А он от этого на седьмом небе, и к ней: Валерочка, Валерочка! И вдруг, заметьте, золотко мое, открывается дверь, из комнатки выходит ребенок, улыбается, глазки трет. Он спрашивает: «Чей это такой славный малыш?» А Валерия в ответ: «Твой, Юзек, твой». Понимаете, какая бессовестная? Мужик пять лет просидел в плену у немцев, а она ему вкручивает, что это его ребенок! Если бы на другого напала, схватил бы он ее за космы. А этот, разиня, вы только послушайте, золотко мое, расплакался как баба, взял ребенка на колени и принялся целовать!..
— Плохи мои дела. Дом немцы сожгли, всю семью перебили. И мне бы не избежать этого, если бы еще с вечера не ушел с мужиками в лес. Жить после этого не хочется. Ну коль уж остался жив, надо что-то делать. К счастью, когда русские после окончания войны стояли в нашей деревне, то один, старший из них, сжалился над моей долей и лошадь мне оставил. Ничего не могу сказать, хорошая лошадь, рабочая…
