— Эх, а мы-то с дедом, когда в ухожу отправлялись, для тебя завсегда горстку пшена брали, чистого, не сорного. У меня и сейчас пшено с собой было, да в мокром болоте пропало.
— Это какой же дед, Степан, что ли?
— Точно. Деда Степаном зовут, и отца Степаном, и я сам — Стёпка.
— Да уж, вижу, что Стёпка — глуп, как пробка. Что же ты побрательников своих не остановил, позволил в лесу куролесить? Кто куролесит, тот ко мне, лесному Куру и попадает.
Стёпка только вздохнул да поник повинной головой: они, мол, большие, а я — малый; яйца курицу не учат. Но вслух слова не сказал — нечего на других вину перекладывать.
— Ладно, — сжалился Дикий Кур. — Что с вами делать? Отпущу на первый раз. Идите, да вперёд не куролесьте. Деду привет передавай.
Ребята поклонились, а Дикого Кура уже нет, перо исчезло, и тропка объявилась, да не сомнительная, а знакомая, что к дому ведёт.
К опушке вышли, тут Стёпка сказал:
— Погодьте малость. Что же мы, весь день в лесу, а ни грибины не сорвали? Мамки нас с добычей ждут, станут кашу варить — грибов в чугун покрошат для скусу. Торбы у нас с собой взяты вместо корзин, а мы пустыми вернёмся?
Вдоль опушки колосовиков много, мальчишки мигом наломали и подберёзовиков, и подосиновиков, и маслят. Держались кучно, друг от друга не отходили, не перекликивались, так что аукалка, сидевшая на рябине, зря ждала, чтобы завести детей обратно в чащу.
С грибами пошли через кошеный луг. Тут можно бы и пробежаться, да ноги гудят, набегавшись за день.
У самых изб, уверившись, что домой пришли, Нил сказал:
— Больше я в ухожу ни ногой. Хлебнул лиха досыта.
— А я снова пойду, — сказал Илья, — но впредь буду умнее. Знаю теперь, как себя вести.
— И мы пойдём, — заявили Петька с Миколкой, — если нас Стёпа с собой возьмёт.
