И уехали.
А Красава осталась стоять посреди двора, по подмерзшей земле которого тянулись бурые островки грязного снега. Старуха, вышедшая во двор вслед за старым чужанином, окинула ее недобрым взглядом. И первым делом, едва ворота закрылись, стащила у нее с головы шелковый платок.
Красава было дернулась, глянула жалобно в сторону нового хозяина — но тот молча развернулся и ушел в дом. Старуха что-то прошипела, ткнула ей под ребро сухим кулаком. Потом, вырвав у нее из рук узел с вещами, пинками погнала в хлев, где стояла скотина. Сунула в руки деревянную лопату, показала жестами, чтобы начинала чистить пол от навоза.
Красава, снова залившись слезами, неловко принялась шоркать лопатой по раскисшей земле, присыпанной соломой, собирая навоз в кучки. Сырой, вонючий.
Покрывало пришлось сложить вдвое, наискосок, и повязать на тело, как большой плат. Платье с рубахой под ним прилипли к рубцам. Спину жгло, есть хотелось…
А тварюка подлая, Забавка, сейчас небось в шелках сидит, и медвяные заедки (лакомства, дессерт) уплетает. От этой мысли Красаве стало еще горше.
Ушедшая было старуха-хозяйка снова вернулась. Опять ткнула ее кулаком, яростно, с остервенением. Затем ухватила за косу, выволокла наружу. Указала мосластым пальцем на тележку, стоявшую у хлева, затем на дверь хлева.
И Красава принялась таскать навоз, скидывая его в кучу за подворьем. Потом ей велели носить сено для скотины…
Слез уже не было, только одна мысль в уме и билась — а Забавка-то сейчас в крепости хозяйкой сидит, кривые руки в боки упирает. Жрет в три горла, бездельничает и посмеивается, про нее вспоминая…
Работать Красаве пришлось до темноты. Потом к ней подошла вторая рабыня, тоже хлопотавшая на подворье, тронула за плечо.
Красава с трудом разогнулась. Рабыня повела ее в холодные сени дома, показала на угол возле двери, где на охапке соломы валялось ее тряпье — раскиданное, даже не завязанное обратно в узел.
Все шелковые платья исчезли. Красава встала на колени, дрожащими руками начала собирать тряпье. Кое-как увязала в узел…
Худая рабыня тем временем нырнула в дом, вернулась с миской ячменной каши и куском хлеба. Протянула все это Красаве.
Она выхватила миску из чужих рук, торопливо застучала ложкой. Есть хотелось так, что голова кружилась, а в глазах темнело. И мысли были только о еде, ни о чем другом уже не думалось — ни о Забаве, ни о новом хозяине…
Худая баба принесла еды и для себя, пристроилась напротив, на охапке соломы в другом углу. Они едва успели доесть, когда из дома выскочила старуха-хозяйка — жена старого чужанина, как поняла Красава. Задвинула засов на двери, ведущей во двор, повыхватывала у них из рук миски. И, забрав светильник, горевший в сенях, ушла в дом.
