Что странно, ни ноги его, ни живот, ни грудь, касавшиеся тела Сванхильд, цвета не изменили. Только рука, почти дотянувшаяся до золотистой поросли под животом.
На Харальда вдруг накатило такое желание, какого он никогда не испытывал. Хотелось дико, до безумия.
Опустить бы руку, зависшую над ней. Коснуться завитков под животом, раздвинуть ноги…
И войти.
Лучше уйти, мелькнула у него последняя разумная мысль. Уйти, попробовать перебороть это самому. Как тогда, в лесу под Йорингардом. Он не может все время…
И в этот миг тело Сванхильд засияло горящей ветвью на холодной серости покрывала. Позвало, излучая свет и тепло.
С Харальдом опять было что-то не так. Хотя рука, которую он отдернул, и посветлела, но сам он вдруг показался Забаве и крупнее, и мощнее. Жгуты на шее и плечах вздулись, зашевелились толстыми змеями.
Словно его тело боролось с темнотой, снова нырнувшей внутрь, под кожу.
Там, где бок Харальда касался Забавы, жар, идущий от него, исчез. Теперь она ощущала холод. Не ледяной, режущий — а глубинный, какой бывает в жаркий полдень у колодезной воды, подчерпнутой с самого дна.
Но самое страшное — серебро глаз Харальда потемнело, обернувшись темно-серой окалиной.
И от этого Забава задохнулась. Внутри плеснуло и жалостью, и болью за него.
Она вскинулась, обхватила одной рукой Харальда за шею. Потянула к себе. Другой рукой надавила на ладонь Харальда, так и зависшую над ней, заставляя коснуться себя.
Подумала поспешно — снова замерз. Опять греть…
Холодная рука скользнула по животу, замерла на мгновенье у нее между ног. А потом Харальд обхватил ее, наваливаясь сверху. Вошел торопливо.
И тут же весь потемнел. Но уже не в цвет погашенных углей — а словно густо-серым туманом обметало его по коже и волосам.
Между ног Забава чувствовала холод. Но ознобом от него не пробирало. Только сжималось все в животе в ответ на вторжение плоти Харальда в нее.
Медленные, тягучие вторжения.
И хотелось не обнимать, а раскинуть руки по покрывалу, и просто лежать, ощущая, как движется в ней Харальд. Слушать его дыхание.
Забава так и сделала.
А когда он наконец отогрелся, и с долгим шипением вошел в нее последний раз — острое наслаждение вдруг растеклось по всему телу прохладной волной. И осталось внутри, не уходя, не стихая. Без сладких судорог, к которым она уже привыкла, без громких вздохов…
Забава дремотно улыбнулась Харальду, почему-то смотревшему на нее с тревогой. Пробормотала:
— Все будет хорошо, Харальд.
