Хотя полной уверенности в том, что и впрямь не тронул бы, у него не было.
Моя вера в то, что девчонка никогда не предаст, слишком велика, быстро, с оттенком горечи, подумал вдруг Харальд. Кто знает, что будет, если эту веру вдруг подрубят под корень?
А случиться меж тем может всякое. В Нартвегр Сванхильд привезли как добычу, против ее воли. Кто его знает, о чем девчонка вспоминает, когда остается одна. Может, о том, как он когда-то пообещал ударить ее со всей силы, если ослушается при всех. Это не лучшие воспоминания для той, у кого в жизни и так было мало хорошего.
Значит, на будущее придется это учитывать. И если что-то произойдет, держаться от нее подальше — до тех пор, пока не погаснет багряное сияние перед глазами. Ну а там видно будет.
— Но я знаю, что все это ложь, — твердо закончил Харальд.
Девчонка вдруг села. Золотистые пряди, теперь болезненно-тусклые, рассыпались по плечам. В синих глазах набухали слезы.
— Ты не должна плакать, Сванхильд, — негромко сказал Харальд. — Ты жена ярла. Ты билась, как берсерк…
— Я убила. — Сванхильд хлюпнула носом. — Убила одного, приказала убить сестру.
Он выдохнул — и губы у него сами растянулись в улыбке. Нашла, из-за чего плакать. Радоваться надо, что осталась жива и невредима.
— Ты убила защищаясь…
Харальд смолк, подыскивая слова, которые следовало сказать — а потом сообразил, что устал сидеть вот так, словно они чужие. И, сграбастав, притянул Сванхильд к себе. Успел ощутить, каким тонким и хрупким стало ее тело всего за один день…
Следом заметил гримасу боли. Тут же припомнил, что сказал Кейлев о ее ногах — и молча разжал руки. Поднялся, откинул покрывала, стянул с ног шерстяные носки.
Ступни опухли. Мелкие пальцы, чуть вздувшись, торчали, немного разойдясь в разные стороны. Кожа была покрасневшей, блестела от жира — похоже, ноги натерли медвежьим нутряным салом.
По подошвам частой рябью шли белые пятна, сливаясь в затейливый узор.
— Болит? — коротко спросил Харальд.
И осторожно, двумя руками, погладил ей ступни. Они дрогнули в ответ.
Это хорошо, подумал он. Раз болит, значит, пройдет. Хуже, когда обмороженные ноги ничего не чувствуют.
— Я… — вдруг сказала девчонка. Всхлипнула, утерла слезы краем покрывала. Спросила, уже потверже: — Рассказать, что было?
— Рассказывай, — согласился он.
И принялся осторожно натягивать носки обратно, слушая слова, которые она сбивчиво роняла.
Под конец ее рассказа Харальд снова сидел на краю кровати, но рук не распускал. Смотрел в лицо Сванхильд…
